— Скажи, пожалуйста, кто та счастливая женщина, которая пользуется теперь твоим расположением?

— Вот она! — отвечал Тавровский, указывая на сгорбленную старуху в котах и повойнике, которая в то время переходила через двор.

И он не лгал.

Смерть его была так сообразна со всей его жизнью и в то же время так ужасна, что лучше умолчать о ней.

Зину постигла та же участь, как и Любскую: она постарела, вышла замуж, только не за человека хоть когда-нибудь любимого. После смерти Натальи Кирилловны Зина еще очень долго жила в доме в качестве неизвестно кого. Но Тавровский продал дом, и Зина съехала на квартиру. Переваленко-Зацепа усердно хлопотал при переезде, принес ей крендель на новую квартиру и сказал:

— Вот, матушка, вам хлеб-соль на новоселье. Ну вот, теперь зажили сами домком. Дай бог…

— Полноте, Афанасий Кузьмич, — отвечала Зина, — вы знаете, что я не могу долго жить на квартире: какие мои средства! Что за деньги оставила мне Наталья Кирилловна за все мои жертвы, заботы и слезы! Нет! я опять пойду в дом — мне предлагали уже — к одной очень почтенной вдове в компаньонки. Я уж, верно, и умру в чужом доме!

— Отчего же вы, матушка-сударыня, замуж нейдете? Известно, что честной девушке, да с таким добрым сердцем, как ваше, тяжеленько жить по чужим домам.

— Да! вы сами знаете, Афанасий Кузьмич, какова была моя жизнь.

— Как же-с, как же-с; я вот сам тоже-с до сих пор бьюсь как рыба об лед, — куда в какой нужде! А тружусь, как другие, еще и побольше; ни днем ни ночью покоя не знаю… да что толку! всё оттого, матушка-сударыня, Зиновья Михайловна, что правду-то больно мы с вами любим, честно ведем себя, добротой сердечной бог с излишком наградил нас. Чай, с голыми руками оставили дом-то Натальи Кирилловны?

— Помилуйте! я и так рада, что еще вырвалась… Ольга Петровна таких вещей наговорила обо мне…

— Ну вот и я тоже… Чем вознаградились наши добродетели! — заметил Перевалепко. — Больно подумать!

Зина жалобно продолжала, тяжело вздохнув:

— Ну да бог с ними! я столько терпела от людей, что привыкла всё прощать им.

— Христианская обязанность, матушка! да-с! Я вот гляжу на вашу квартирку да себе и думаю, — извините простого человека, — и думаю себе, чего недостает вам в ней…

— Чего, Афанасий Кузьмич? — наивно спросила Зина.

— Да вещи видной, матушка.

— И, полноте! ну где мне покупки делать? с моими ли средствами?

— Да вы можете не тратя денег приобрести…

— Да как же?.. И чего же недостает? — говорила Зина, оглядывая комнату и в то же время стараясь скрыть лукавую улыбку.

Переваленко-Зацепа отвечал не менее лукаво:

— Да недостает… муженька! да-с, муженька! и муженька солидного!

— Мужа?! — как бы удивленная, воскликнула Зина и с грустью прибавила: — Да кто захочет взять бедную девушку?

— Найдутся! отчего же? есть люди разумные: не смотрят на приданое, а смотрят на характер да доброту сердца. Да, например, вот я про себя скажу. Ведь я не стар, ну и не нищий, кое-что имею.

Зина засмеялась и сказала:

— Уж не вы ли хотите за меня свататься?

— А почему же и нет-с?

Зина молчала, потупив глаза.

Переваленко-Зацепа продолжал:

— Я человек простой, невзрачный, может быть, — да душа добрая, и уж как люблю правду! вот мои прегрешения. Деньги есть! Бог даст, прибавлю и еще. Не велика важность, что Павлу Сергеичу понаушничали, так раскудахтался и выгнал!

— Да и нечего жалеть: весь разорился! — заметила Зина.

— Найдем место! есть люди, которые любят честность да прямоту. А хоть и не найду, так сможем прожить, и без нужды, с семейством. А ну-ка, Зиновья Михайловна, вы девушка уж немолодая и…

Переваленко-Зацепа заикнулся: так смутил его взгляд Зины, которая сердито сказала:

— И небедная! Я могу себе найти жениха и через пять лет! С моими деньгами молодой возьмет, да еще из благородных.

— Ну-ну-ну… и раскудахтались. Я ведь так сказал, по глупой своей простоте. Ну что нам турусы на колесах плести! напрямик, матушка-сударыня, лучше. Сколько у вас денег?

— А у вас?

Теперь они стали хвастать друг перед другом своими богатствами, как недавно хвалились взаимною нищетою — плодом добродетельного образа жизни. И оказалось, что добродетель их вознаградилась совсем не так плохо, как говорили они сначала.

— Я, Зиновья Михайловна, уважаю вас за прямоту, — сказал в заключение Переваленко-Зацепа.

— И я вас, Афанасий Кузьмич, за то же, — отвечала Зина.

И оба они лукаво улыбались.

— Ну что ж, матушка! — сказал изгнанный управляющий. — Угодно быть моей хозяюшкой — милости просим! не угодно — плакать не станем: найдем! ей-богу, найдем!

Зина, подумав несколько дней, согласилась вступить в брак с Зацепой, который, очевидно, горел нетерпением принять в свое распоряжение «крохи», вынесенные Зиной из дому Натальи Кирилловны, как выражалась Зина. Эти «крохи» состояли из весьма порядочной суммы денег, брильянтов, серебряных сервизов, белья, даже из хрупких вещей, как-то: хрусталя и фарфора. Но Переваленко жестоко ошибся в расчете: Зина, после долгого стеснения в доме Натальи Кирилловны, вырвавшись на свободу, походила на дикую лошадь, которая не терпит узды. Она не только не отдала своих «крох» мужу, но даже забрала его самого в руки, а с ним и «крохи», которые он успел скопить во время управления имением Тавровского. Зина оправдывала свои действия тем, что она же доставила ему случай собрать их, что было действительно справедливо, ибо место управляющего Зацепа получил у Тавровского через нее. С Зиной случилось странное превращение. Она во что бы то ни стало хотела разыграть в жизни роль Натальи Кирилловны, почему и набрала в квартиру свою приживалок; и если муж замечал ей о расходах, несообразных с их состоянием, она кричала:

— Я привыкла жить по-барски! я воспитывалась в барском доме!

И, вероятно вследствие своего барского воспитания, она целые дни проводила то в лакейской, то в девичьей, то в кухне, читая своей прислуге наставления вроде следующего:

— Я вас выучу, как отвечать барыне! я вас заставлю глядеть весело, а не хмуриться! Вас пой, корми, одевай, а вы чувствуете ли? а? Сапоги недавно вам купила, а чувствуете ли вы? С вами надо поступать иначе!

Зина часто служила сама у себя за столом, чтоб примером своим сообщить наемному слуге лоск барского лакея. И странно было видеть ее, как она вела под руку своего лакея через залу, показывая ему, как он должен поддерживать ее при входе на лестницу. Она учила его, между прочим, прилично улыбаться, а также и своих горничных.

Она имела большой круг знакомых, которым без разбора придавала чин не менее генеральского, — даже кучеру своему приказывала отвечать, если спросят, чей экипаж: «Генеральши Переваленко-Зацены». Она требовала, чтоб Афанасий Кузьмич поступил служить, и уже заранее грозилась, что будет жаловаться на него его начальнику; но если б Переваленко и удалось попасть в службу, то до генерала было бы ему очень, очень далеко. Нужно заметить, что Зацепа сначала принял было крутые меры к обузданию своевольства Зины, но она умела ловко защищаться своими острыми зубами и другими средствами. Раз она ранила себе руку и так громко кричала, прося помощи, что мог сбежаться весь дом. Такие средства защиты совершенно обезоруживали Переваленко-Зацепу, и он спешил обещаниями и ласками купить примирение. К тому же Зина была удивительно сведуща в делах и хранила несколько документов, найденных ею в тех счастливых процессах, о которых хлопотал Переваленко. Несчастный супруг сделался тише воды, ниже травы, и Зина делала что хотела…

Ольга Петровна часто навещала Зину и усердно льстила ей, что, впрочем, не мешало старой приживалке рассказывать знакомым и незнакомым разные домашние тайны Зины, как настоящие, так и прошедшие. Ольга Петровна жила в одном многочисленном и благородном, но бедном семействе, плату получала малую, вовсе несообразную с количеством раздора, который посеяла не только между членами семейства, но даже и между прислугой. Остальные приживалки Натальи Кирилловны разместились по разным углам Петербурга, обивая пороги у добрых людей, которые имеют привычку раздавать сколько-нибудь бедным…