— Да, — машинально отвечал Генрих.

Настя вырвала у него письмо, развернула и прочла следующее:

«Милостивый государь Август Иваныч!

Не вините Генриха Кпаббе в том, в чем виноват единственно тот, кого уже теперь нет в живых…»

Настя не читала далее. Она всё поняла; с воплем кинувшись к двери, она толкнула ее с такою силою, что половинки быстро расскочились.

Настя увидела своего отца, который торопливо писал.

Подле него лежал пистолет.

— Батюшка, батюшка!

Старик сделал дочери своей грозный жест, как бы приказывая молчать и немедленно удалиться, и схватил пистолет.

— Генрих! Генрих! — закричала Настя, кидаясь к отцу.

Генрих быстро вошел.

Они соединили свои усилия, чтоб отвратить страшное намерение, которое старик непременно хотел совершить. Не прошло полминуты, как к ним присоединился третий помощник.

— Гриша! — с упреком воскликнула Настя. — Гриша! вот до чего вы довели своею медленностию! Принесли ли вы деньги?

— Принес!

Слово, произнесенное Гришей, имело действие электрического удара.

В одну секунду лица всех устремились к Грише.

Настя, Генрих и старик обратили к нему жадные глаза, полные сомнения и радости.

— Деньги? так он достал деньги? — проговорил старик.

— Вот они! здесь ровно сорок тысяч!

Деньги были переданы Генриху, который поспешно ушел, не слыша ног под собой.

Руки Насти и Гриши лежали одна в другой, соединенные самим Иваном Софронычем. Шла дружеская беседа, когда у дверей послышался звонок.

Настя впустила гостя: то был камердинер Петр.

— Приехал! — сказал он после первых приветствий. — Вам, кажется, было его очень нужно видеть, так я и поспешил повестить. Не больше часу, как приехал. Переоделся — и марш, а я к вам!

— Спасибо, Петруша! Да теперь уж не нужно: всё уладилось, слава богу, благополучно, — отвечал старик. — Мне лучше быть обязанным вам, дети мои, чем ему, — прибавил он тихо.

— Не нужно, так тем лучше! — заметил Петр. — А у нас в доме большая тревога… уж куда не люблю таких оказий!

— А что такое? — спросил Иван Софроныч.

— Да сегодня в десятом часу у старой барыни пропала шкатулка, в которой было, говорят, пятьдесят тысяч.

Глаза Ивана Софроныча и его дочери невольно и быстро обратились к Грише.

Лицо Гриши выражало величайшее смущение.

Ложась спать, Наталья Кирилловна была поражена восклицанием испуга, которое вдруг вырвалось у Зины. Старуха долго допытывалась, что это значит, и наконец хватилась своего маленького ящика с деньгами, стоявшего на комоде. В минуту по всему дому быстрее молнии пронеслась весть о пропаже денег. На всех лицах появился ужас, а губы как бы самопроизвольно бормотали: «Пропали, пропали». Зина упала к ногам растерявшейся хозяйки дома и, рыдая, говорила:

— Господи! Господи! кто защитит меня? Я одна в доме знала, что тут деньги!

— Да разве я сказала, что подозреваю тебя? — сердито спросила Наталья Кирилловна.

— Но сами посудите, разве чужой мог знать, что тут лежат деньги, и войти в спальню именно в то время, когда вы кушали чай!

— Да, это всё так странно, что я не могу опомниться. Обокрасть меня!

И Наталья Кирилловна содрогнулась.

В эту минуту приживалки с воплями явились в спальню; они били себя в грудь, произнося страшные клятвы и призывая друг друга в свидетели своей невинности.

Наталья Кирилловна отложила допросы и розыски до другого дня, а дворецкому приказала обыскать строго всех людей и дом и поставить вооруженных часовых у своей спальни, а также и у ворот, чтоб вор не мог бегством спастись от наказания.

Никто глаз не смыкал в эту ночь. Лакеи рассуждали между собой. Горничные все собрались к приживалкам в комнату и слушали их гаданье на кофее и картах. Приживалка с мутными глазами в ночном туалете очень походила на одну из ведьм Шекспира в «Макбете».

— Ну, девушки, что ни говорите, а деньги украдены! — сказала она таинственно, держа перед свечкой чашку с кофейной гущей.

— Да как же! ведь мы и гадаем об этом! — заметила одна из горничных.

— Эх, какая проворная! — с досадой отвечала приживалка. — Украдены — и человеческими руками, — продолжала она с прежней таинственностию.

— Ах, господи! Оборони нас, боже! какие ужасти! — раздались восклицания.

— Кто же украл? — спросила одна из приживалок.

— Кто??.. — всматриваясь в гущу, протяжно произнесла приживалка с зобом. — Их украл человек с бородой!

— Уж не Флегошка ли? — крикнула одна из горничных.

— Ну, вот что выдумала! ведь и у Антипа, чай, такая же борода! — с сердцем подхватила пожилая рябоватая горничная.

— Полноте, девушки… слушайте! вор был с бородой и с ножом!

— Ай, ой, ай! — на разные голоса восклицали слушательницы.

Утром, с последней чашкой кофе, — а она была, кажется, двадцатою с ночи, — окончилось гаданье приживалки с мутными глазами.

Утренний чай прошел в тягостном молчании и подавляющей тишине. Поэтому приживалки немало обрадовались, когда вошел дворецкий с умильно-растроганным, лоснящимся лицом. Низко поклонясь Наталье Кирилловне, он донес почтительно, что и дом и люди обысканы.

— И нас, пусть и нас обыщут! — отдавая ключи от своих сундуков и комодов дворецкому, воскликнули все приживалки, кроме Ольги Петровны и Зины.

— Не соваться, когда не с вами говорят! — крикнула Наталья Кирилловна и, обратясь к дворецкому, с горячностью продолжала: — Что же это, наконец! меня уже стали обкрадывать — и даже нет следов!

Речь ее была прервана появлением депутации от горничных, которая, пав на колени, произнесла клятву в невинности; потом явились с тем же лакеи, прачки, кучера. Зала была полна. Зина выразительно поглядывала на дворецкого, который не без робости начал:

— Осмелюсь доложить, так как вы изволите по справедливости требовать…

— Говори скорее! что такое? — крикнула Наталья Кирилловна.

— Осмелюсь доложить, что вчера никто из посторонних не входил в дом, кроме… — дворецкий поперхнулся и, бросив на Зину умоляющий взгляд, прибавил: — Кроме-с Григория Михайлыча.

Наталья Кирилловна быстро спросила:

— Ну, что же тут такое?

В это время Зина слабо вскрикнула: «ах!»

Наталья Кирилловна бросила на Зину такой взгляд, что Зина затрепетала. Медленно и гневно отвела старуха глаза от своей любимицы и, обратись к дворецкому, спросила:

— К кому и зачем он приходил вчера?

— Последнее время он очень часто изволил навещать Зиновью Михайловну! — язвительно заметила Ольга Петровна.

Наталья Кирилловна стукнула об пол палкой и сказала Зине:

— Что это значит, сударыня? а? Я выгнала его, запретила ему переступать порог моего дома, а вы, вы…

— Прикажите всем уйти: я всё вам открою! — отчаянным голосом сказала Зина своей благодетельнице, которая заметно вздрогнула и нетвердым голосом отдала приказание всем удалиться.

Но было поздно: имя Гриши было у всех на языке. Ольга Петровна первая произнесла утвердительно:

— Это уж дело их рук!

Когда Зина осталась одна с своей благодетельницей, то некоторое время, кроме рыданий, ничего не было слышно. Наталья Кирилловна, казалось, медлила узнать тайну Зины; но наконец она тихо и с трудом произнесла:

— Говори скорее!

— Что могу я сказать в свое оправдание! Я, я виновата во всем!

И Зина упала на колени перед Натальей Кирилловной, которая с испугом вскочила. Зина продолжала отрывисто, перемешивая слезами и воплями свои слова:

— Я… я хотела, чтоб ваш племянник испросил у вас прощенье, я уговаривала его… я, несчастная! я устроила свидание в вашей спальне и провела его туда, думая, когда вы…

— Молчи! замолчи! это невозможно! — упав в креслы, проговорила Наталья Кирилловна.

В ту минуту дверь растворилась, и вошел Тавровский с тем самым ящиком в руках, который составлял предмет розысков.