Горалек не скрывал своего глубокого восхищения Кожиным, его беспримерными дерзкими подвигами.

В то утро, когда обнаружилось, что Кожин покинул базу, Горалек говорил вконец расстроенному майору.

— Это ты сам виноват, дружище Локтев. Надо было сержанта приспособить к какому-нибудь немудреному делу. Парень он горячий, боевой! Такого заставь без дела сидеть, так он, пожалуй, и спятить может. А у Кожина еще и эта его летучесть. Ты представляешь, каково ему было выполнять твои приказы и соблюдать твои запреты? Кругом леса, небо, простор, друзья-товарищи ходят на боевые дела, а тут сиди, словно ты арестант или паралитик какой-нибудь… Нет, майор, такое даже я бы не вынес, а Кожин в свои двадцать два года и подавно. Дал бы ты ему отдушину, позволил бы хоть в разведку по ночам летать, он бы и успокоился, потому что был бы при деле. А теперь ищи-свищи его!

Локтев молча согласился с доводами шахтера и лишь попросил его говорить в отряде, что сержант Кожин отправлен на особое секретное задание.

Когда слава о Ночном Орле стала греметь по всему району, Горалек открыто восторгался им и, оставаясь с Локтевым наедине, не забывал уязвить своего друга:

— Ну что, майор, кто из нас мыслит по-государственному? Мы с Кожиным или ты? Ведь Кожин-то герой, а? Герой или нет?

— Что герой, я не отрицаю. Но трибунала ему все равно не миновать, — сухо отвечал Локтев.

— Врешь! — кипятился Горалек. — Ты просто дразнишь меня! Какой трибунал? За что?!

— За злостное нарушение воинской дисциплины, за невыполнение приказа в боевой обстановке, за самовольный уход из части, за анархистское поведение, за срыв мероприятия государственной важности. Ты, Горалек, партизан и рассуждаешь по-партизански. По-твоему, раз бьет фашистов, значит, и хорош. А ведь Кожин — боец Красной Армии и к тому же комсомолец. Он обязан подчиняться уставу, дорожить честью бойца. За подвиги его, конечно, следует наградить, но за анархистские настроения и действия строжайше наказать…

— Не верю! Нельзя Кожина наказывать!.. — загремел Горалек. — Ну как ты его накажешь, если он единственный на Земле человек, умеющий летать! Как ты его накажешь? Расстреляешь? В тюрьму посадишь? Чепуха все это! С такой редкой птицей надо обращаться бережно. К нему твои мерки неприменимы!

Где-то в глубине души Локтев понимал, что Горалек прав, но признаться в этом ему было трудно. И поэтому возражения его звучали далеко не столь убедительно, как ему хотелось:

— Не увлекайся им, Горалек. С Кожиным еще будет серьезный разговор! Его способностью заинтересовалась Москва, я получил приказ о немедленной отправке его в распоряжение столичных ученых, а он сбежал! Своими сумасшедшими налетами на фашистов он старается оправдать свой поступок, но это не поможет ему. Рискуя своей жизнью, он наносит вред советской науке, а стало быть, и Советскому государству.

— Вред? Кожин наносит вред?! Ну, майор, это уж ты преувеличиваешь!

— Нисколько. Вред, потому что это время можно было бы использовать гораздо лучше. Что он сделал? Ну, пустил в расход две — три сотни фашистов, взорвал мост, эшелон пустил под откос, поджег несколько складов да ликвидировал с десяток самолетов и полсотни машин…

— И освободил пленных советских офицеров, которые вернулись в строй и снова бьют фашистов! — вставил Горалек.

— Правильно, — согласился Локтев. — И тем не менее это не оправдывает его уход из части, не оправдывает риск, которому он себя подвергает. Все это было бы сделано и без него. А вот изучать причины, благодаря которым человек может летать, без Кожина никак невозможно. Если Кожин из-за своей безудержной лихости погибнет, науке, всему человечеству будет нанесен такой урон, что и представить себе трудно. Даже если Кожин сделает в тысячу раз больше, но в конце концов все-таки погибнет, он не оправдает себя этим перед современниками.

— Сухарь ты, майор, вот что я тебе скажу, — хмуро заявил Горалек. — Может, ты и правильно все говоришь, но слушать тебя тошно. По-моему, ты забываешь о самом главном — о том, что Кожин не птица, а живой человек. Если бы ты думал об этом, Кожин не ушел бы из отряда. Любой, даже самый ценный для общества человек, имеет право поступать так, как ему велит его человеческая душа. Вот у вас был великий поэт Пушкин. Ты что, не пустил бы Пушкина на войну, если бы он рвался сражаться за Родину?

— Не пустил бы, — не колеблясь, ответил Локтев.

Видя, что майора не переспорить, Горалек огорченно крякал и переводил разговор на другую тему…

Споры эти велись ежедневно и никогда не приводили к согласию. Однажды во время подобного разговора Локтев сказал:

— Вот что, друг шахтер. Восхищаться Кожиным, молиться на Кожина я тебе не возбраняю, это твое личное дело. Но, помимо личного, есть еще и дело государственное, народное, которому мы оба служим. А для пользы этого дела нам необходимо как можно скорее связаться с Кожиным и убедить его, чтобы он прекратил свои гусарские выходки и делал то, что ему положено делать.

С таким подходом к делу Горалек согласился:

— Ты, майор, в самую точку попал. Связаться с ним нужно. В любом случае!.. Только как это сделать? Он ведь летучий. Трудно даже представить себе, как он живет, где спит, куда прячет трофейное оружие… Это будет трудная задача!

— Трудная, но выполнить ее надо. Скоро к нам должен прилететь видный ученый из Москвы, профессор. Специально для того чтобы заняться Кожиным, убедить его вернуться, не дать этому сумасшедшему пропасть за здорово живешь. Стыдно будет, Горалек, если мы к приезду профессора не сумеем хотя бы связь с Кожиным наладить!

— Базу его надо искать, базу.

— База у него, скорей всего, где-нибудь в горах. В населенных пунктах ему опасно оставаться.

— Это верно…

— Вот и прикинь, где он мог устроить базу. Ты ведь лучше меня знаешь здешние горы.

Горалек сгреб в кулак свою великолепную черную бороду и крепко задумался.

— Задачу ты мне задал, майор… А впрочем, почему бы и не прикинуть? Если бы это мне довелось летать, как наш друг Кожин, и пришлось искать, где бы соорудить базу, я бы выбрал для этого Чертов Палец. Самое подходящее место.

— Что это за Чертов Палец?

— Скала такая. А вернее, высокий каменный столб. Высоты в нем метров двести, стороны отвесные, как стена. Ни один человек не забирался на его вершину. Один скалолаз из Праги пытался в тридцать шестом, да сорвался, бедняга, с половины и расшибся насмерть. Так этот Чертов Палец до сих пор и стоит непокоренный. Одни птицы на нем гнездятся. Лучшей базы Кожину не придумать.

— А что там, на вершине-то, пещера, что ли, какая есть или так просто, гладкое место?

— А кто его знает. Снизу не разобрать. А с соседних гор тоже не видно, потому что далеко. Да ведь это неважно, есть там пещера или нет. Одному человеку большой дыры не нужно, всегда можно выдолбить. К тому же Кожин-то шахтер, подрывник, небось сумеет заложить взрывчатку и сделать себе пещеру, если природа не позаботилась.

— Ну хорошо. А где находится этот Чертов Палец?

— Да как тебе сказать?.. Где Медвежий лог знаешь?

— Знаю.

— Так вот, ежели миновать Медвежий лог и взять направление на гору Белый Горб, то километров через двадцать и наткнешься на Чертов Палец…

— Далековато…

— Это нам с тобой далековато, а Кожину пустяки: пять минут — и он дома.

— Что правда, то правда, — сказал майор. — Надо будет понаблюдать за этим Чертовым Пальцем…

Горалек попал в самую точку. Его предположение относительно возможной базы летающего человека оказалось совершенно правильным. Да и не удивительно — в окрестных горах не было для такой базы более удобного места, чем одинокий каменный столб, прозванный Чертовым Пальцем.

Кожин обнаружил его не сразу.

Первые ночи, возвращаясь с боевых операций, он, усталый и голодный, подолгу кружил над пустынными горами в поисках надежного убежища. Ничего не подыскав, он пристраивался для отдыха где-нибудь на дереве. Но что это за сон! Привязанный ремнями к стволу, он не столько спал, сколько дрожал от холода да то и дело тревожно озирался по сторонам, заслышав какой-нибудь подозрительный шорох.