— Мы нашли много подозрительных предметов, но Коринта отказался что-либо объяснять. Мы ничего от него не добились.

— Твердый, должно быть, орешек. Ничего, у нас он расколется. Ну, а чем вы, капитан, объясняете его присутствие в сторожке? Почему все, даже мальчишка, скрылись, а этот человек остался? Вам не кажется это странным?

— Да, господин оберштурмбанфюрер. Мне сразу показалось подозрительным, что Коринта без всякого сопротивления отдался нам в руки. Я спрашивал его об этом.

— Ну, и что же?

— Он сказал, что не чувствует за собой никакой вины, а потому и не считает нужным скрываться. Это все, что мы от него узнали.

— Мало… Ну ладно, капитан, Коринту вы взяли, и это единственное, что вас спасает от немедленного ареста. Идите и оставайтесь в Б. до особого распоряжения. Людей своих отправьте в К-ов, а тела обер-лейтенанта Крафта и этого врача Майера оставьте вместе со всеми конфискованными предметами у нас. Этим займутся эксперты. Ступайте и постарайтесь впредь быть порасторопней.

— Слушаюсь, господин оберштурмбанфюрер!

Капитан, пошатываясь, вышел из кабинета гестаповского начальника. На душе у него было очень скверно, во рту пересохло. Он чувствовал, что совершил непоправимую ошибку, за которую рано или поздно ему придется расплачиваться.

Гестапо занимало здание старой районной тюрьмы. Все немногочисленные камеры ее были забиты до отказа.

Коринту посадили в темный, сырой подвал и продержали в нем без еды и питья ровно двое суток. Стараясь сберечь силы, доктор все это время пролежал почти без движения на охапке гнилой соломы, которую нашел в углу подвала. Чтобы не думать о голоде и жажде, он мысленно сочинял трактат о чудесных ферментах антигравах. Впрочем, это был не столько трактат, сколько фантастическое сочинение о блестящих перспективах великого открытия.

Его воображение рисовало феерические картины причудливых воздушных городов, созданных летающим человечеством. Он представлял себе то великолепное время, когда люди, полностью овладевшие секретом биологической антигравитации, окончательно покинут двухмерное жизненное пространство и перейдут в более совершенное — трехмерное. Это будет новая ступень на восходящей лестнице физического и нравственного совершенства. Прекрасные бескрылые существа будут свободно парить в воздухе, покорять могучие атмосферные реки, строить легкие воздушные города, направлять движение облаков… А покоренная Земля будет лежать под ними — не владычица больше, а кормилица…

Перед внутренним взором Коринты проносились всё новые и новые светлые образы будущего, мысли текли неудержимо. Ни темнота, ни холод, ни сознание обреченности не в силах были уничтожить мечту.

А гестаповские эксперты тем временем трудились не покладая рук. Они легко установили, что обер-лейтенант Крафт убит из двуствольного охотничьего ружья, а доктор Майер — из пистолета советского образца; что гипсовая повязка, сохранившая форму человеческой ноги, снята совсем недавно; что саквояж с медицинскими инструментами ясно доказывает: доктор Коринта лечил в сторожке неизвестного раненого человека. Единственное, что поставило экспертов в тупик, была кровать, соединенная с десятичными весами. По этому предмету эксперты не смогли высказать какое-либо четкое суждение.

Убедившись, что экспертиза не в состоянии внести в дело полную ясность, оберштурмбанфюрер Штольц решил допросить своего пленника, доктора Коринту. Он был уверен, что двухсуточный пост в темном подвале сделал свое дело и в достаточной мере размягчил неподатливого врача.

И вот Коринту вывели из холодного подземного мрака на свет; Поднимаясь по лестнице в кабинет начальника гестапо, доктор судорожно хватался за перила. Измятый, грязный, обросший седой щетиной, с длинными, обвисшими усами, он от слабости едва держался на ногах. Лишь глаза на его изнуренном лице светились сухим лихорадочным блеском, красноречиво свидетельствуя о том, что дух его не сломлен, что он полон решимости бороться до конца.

Начальник гестапо встретил узника вежливо, усадил в кресло, поднес стакан воды.

— Нам очень, очень неприятно, господин доктор, что пришлось с вами так поступить. Трудно соблюдать все нормы в военное время. А дело ваше оказалось весьма странным и щекотливым. Но поверьте, как только вы ответите на некоторые интересующие нас вопросы, вам будет немедленно возвращена свобода.

— Благодарю вас господин… э… э…

— Полковник, господин доктор. Можете меня называть полковником.

— Благодарю вас, господин полковник. Я готов удовлетворить вашу законную любознательность.

— Вот и хорошо, господин доктор! Я знал, что мы с вами сумеем найти общий язык. Итак, вопрос первый. Объясните, пожалуйста, почему вы на службе объявили, что уезжаете в Прагу по семейным делам, а на самом деле находились в сторожке лесника Влаха? Кстати, ваша супруга, эта в высшей степени достойная и уважаемая женщина, приехала в К-ов, чтобы показать вам вашу дочку. Ей горько было узнать, что вы запутались в каком-то темном и грязном преступлении.

— Что с моей дочерью, полковник? — глухо спросил Коринта.

— О, поверьте, сущие пустяки! Женщины всегда преувеличивают. Я сам видел ее. Вполне здоровая на вид девочка и очень, кстати, похожая на вас!.. Итак, что же вы делали в лесной сторожке?

— Занимался научными опытами, господин полковник. До времени не хотелось это разглашать. Поэтому и сказал на службе, что уезжаю в Прагу. Конечно, я солгал. Но ведь в этой лжи, надеюсь, нет ничего преступного?

— Разумеется, нет! Значит, вы занимались научными опытами? Это очень интересно! Мы, немцы, глубоко уважаем науку и оказываем ученым всестороннюю помощь… Но позвольте, а кровать-весы, которая была обнаружена на чердаке сторожки, она что, тоже имеет отношение к вашим научным опытам?

— Самое прямое, господин полковник!

— В таком случае, если вам не трудно, объясните коротко суть вашей работы.

— С удовольствием. Я, видите ли, задался целью изучить структуру человеческого сна. Помимо всего прочего, мне хотелось выяснить, возникают ли в человеческом организме весовые колебания под влиянием тех или иных сновидений. На весах спал я, а контролировал весы лесник Влах по моим указаниям.

— Отлично! Все становится на место. И, конечно, подозрение в том, что вы лечили в сторожке раненого советского диверсанта, полностью отпадает, не так ли?

— Советского диверсанта?.. Странно слышать. Я в жизни не видел ни советского, ни какого-либо иного диверсанта, господин полковник.

— Я так и думал! Остаются сущие пустяки. Кто убил обер-лейтенанта Крафта? Где лесник Влах? Где мальчишка, брат вашей сообщницы, медсестры Сатрановой? С чьей ноги вы сняли на днях гипсовую повязку? Зачем вам был нужен саквояж с медицинскими инструментами? Вы можете ответить на эти вопросы, господин доктор?

— Попытаюсь. О том, что обер-лейтенант Крафт убит, я впервые слышу от вас. Мой друг лесник Влах за час до моего ареста ушел на обход леса. Ни о каком мальчишке я не знаю, никаких сообщниц у меня нет.

— А гипсовая нога?

— Да, еще эта гипсовая повязка. С месяц назад Влах сильно повредил себе ногу, а в больницу идти ни за что не хотел. Я опасался перелома и на всякий случай наложил гипсовую повязку. Для этого я принес с собой и саквояж с инструментами. Перелома у Влаха не оказалось, и десять дней назад я освободил его ногу от повязки.

— Подумать, как все просто!.. Ну, а вот этот документ, господин доктор, вам ничего не напоминает?

С этими словами Штольц подал Коринте листок, на котором рукой Кожина было написано:

Коринта пожал плечами:

— Ничего не понимаю, господин полковник. Кто предатели? Что за Ночной Орел?

Изумление его было совершенно искренним, хотя он и начал уже смутно о чем-то догадываться.