— Но ведь восставали-то они не против истинного бога, — возразил художник, — а всего лишь против языческого идола. Это весьма существенно. А ты, Люцифер, поднял знамя мятежа против истинного царя небесного и земного.

— Я и не отпираюсь, — согласился Люцифер. — В скольких же грехах ты винишь меня за это?

— Тебе следует приписать семь грехов, — ответил художник, — и все семь смертных.

— Семь! — сказал ангел тьмы. — Это богословское число. Всего было по семи в моем бытии, которое тесно переплетается с бытием бога. Спинелло, ты обвиняешь меня в гордыне, злобе и зависти. Я готов согласиться с этим, если ты признаешь, что позавидовал я только славе. Ты почитаешь меня скупцом? Согласен и с этим. Скупость — добродетель для государей. Что же касается чревоугодия и сластолюбия — я не рассержусь, если ты укоришь меня в них. Остается леность.

Произнеся это слово, Люцифер скрестил руки на своем панцире и, подняв темный лик, тряхнул огненными кудрями:

— Спинелло, неужто ты в самом деле думаешь, что я ленив? Ты считаешь меня трусом, Спинелло? Ты полагаешь, что своим бунтом я проявил недостаток отваги? Нет. Значит, справедливо было бы написать меня в образе смельчака с горделивым челом. Никого не надо обижать — даже черта. Разве ты не понимаешь, что оскорбляешь того, кому молишься, давая ему в противники отвратительного гада? Спинелло, ты слишком невежествен для своих лет. Мне очень хочется отодрать тебя за уши, как нерадивого школьника.

Услышав эту угрозу и видя, что длань Люцифера протянулась над ним, Спинелло заслонил голову рукой и взвыл от ужаса.

Старушка жена, вскочив спросонья, спросила, какая с ним приключилась беда. Он отвечал ей, стуча зубами, что видел сейчас Люцифера и испугался за свои уши.

— Недаром я говорила тебе, — сказала жена, — брось расписывать стены всякими образинами, иначе они под конец сведут тебя с ума.

— Я не сошел с ума, — возразил художник. — Я его видел; он прекрасен, хотя печален и горд. Завтра же я сотру мерзостный образ, который нарисовал, и поставлю на его место тот, что видел во сне. Ибо не надо обижать даже черта.

— Лучше постарайся уснуть, — сказала жена, — чем вести безрассудные и еретические разговоры.

Спинелло попытался встать, но без сил упал на подушки и потерял сознание. Он протомился еще несколько дней в лихорадке, а затем умер.

В ту пору Никола Нерли был банкиром в благородном городе Флоренции.

Когда звонили к третьему часу, он сидел у себя за конторкой, и когда звонили к девятому часу, он все еще сидел там и целый день заносил цифры на таблички. Он ссужал деньгами императора и папу. И не ссужал дьявола только потому, что боялся войти в невыгодную сделку с тем, кого зовут лукавым и кто не скупится на хитрости. Никола Нерли был смел и недоверчив. Он стяжал большие богатства и обездолил много людей. Вот почему его почитали в городе Флоренции. Он жил во дворце, куда божий свет проникал лишь через узкие окна; этого требовала осторожность, ибо жилище богатого должно быть подобно крепости, и те, у кого много имущества, поступают мудро, защищая силой то, что приобрели хитростью.

Итак, дворец Никола Нерли был снабжен решетками и цепями. Внутри, на стенах, искусные мастера изобразили добродетели в образе женщин, а также фигуры патриархов, пророков и царей Израиля. Ковры, которыми были увешаны покои, являли взорам события из жизни Александра и Тристана, как они описаны в романах. Никола Нерли перед всем городом выставлял напоказ свое богатство, щедро жертвуя на дела благочестия. Он воздвиг за городскими стенами больницу, на скульптурном и раскрашенном фризе которой были изображены самые похвальные его деяния; в благодарность за денежные взносы на окончание постройки Санта-Мария-Новелла его портрет повесили на хорах храма. Он был изображен с молитвенно сложенными руками, коленопреклоненным у ног пресвятой девы. И всякий узнал бы его по красному шерстяному колпаку, по отороченному мехом кафтану, по заплывшему желтым жиром лицу и пронзительным глазкам. Его почтенная супруга Мона Бисмантова, столь добродетельная и унылая на вид, что не верилось, чтобы кто-либо мог вкусить от нее хоть крупицу радости, стояла по другую сторону святой девы в смиренной позе молящейся. Никола Нерли был одним из первых граждан республики; он никогда не поднимал голоса против законов и не болел душой ни за бедняков, ни за тех, кого сегодняшние властители присуждают к покаянию или изгнанию. В глазах городских советников ничто не умаляло того уважения, какое он снискал у них своим огромным богатством.

Как-то зимним вечером, когда он позднее обычного вернулся к себе во дворец, его на пороге окружила толпа полуголых нищих, просивших подаяния.

Он грубо отказал им. Но они от голода осмелели и озверели, как волки. Окружив его плотным кольцом, они жалобными, осипшими голосами молили о куске хлеба. Он нагнулся было, чтобы набрать камней и бросить в них, но тут увидел одного из своих слуг, который нес на голове корзину с черными хлебами для работников, занятых у него на конюшне, в кухне и в саду.

Он сделал хлебодару знак приблизиться, выгреб из корзины хлебы и швырнул их беднякам. Затем, войдя в дом, он лег и уснул. Во сне его постиг удар, и он умер так внезапно, что думал, будто лежит еще у себя на кровати, когда увидел в том месте, «где не слышно света», архангела Михаила, озаренного сиянием, которое исходило от его тела.

Архангел держал в руках весы и нагружал чаши. Заметив в той, что была тяжелее, драгоценности вдов, которые хранились у него в закладе, крупицы золота, сточенные им тайком с монет, и несколько золотых предметов замечательной красоты, коими владел он один, ибо приобрел их ростовщичеством и обманом, Никола Нерли понял, что архангел Михаил взвешивал перед ним его жизнь, отныне завершенную. Он насторожился и обеспокоился.

— Мессер Сан-Микеле, — сказал он, — если вы кладете по одну сторону все добро, скопленное мною в жизни, соберите, пожалуйста, на другой те щедрые пожертвования, которыми я с избытком доказал свое благочестие. Не забудьте ни собора Санта-Мария-Новелла, на который я внес не меньше третьей доли, ни моей больницы за городскими стенами, которую я целиком построил на свои деньги.

— Не бойтесь, Никола Нерли, — отвечал архангел. — Я ничего не забуду.

И своими пресветлыми руками он поставил на ту чашу, что была легче, и собор Санта-Мария-Новелла и больницу со скульптурным раскрашенным фризом. Но чаша отнюдь не опустилась.

Банкир был сильно встревожен.

— Мессер Сан-Микеле, — заговорил он вновь, — припомните хорошенько. Вы не положили на эту сторону весов ни великолепной кропильницы для церкви во имя апостола Иоанна, ни кафедры для храма апостола Андрея, где в натуральную величину изображено крещение господа нашего Иисуса Христа. За эту работу я дорого заплатил.

Архангел положил кафедру и кропильницу поверх больницы, но чаша и тут не двинулась. Никола Нерли почувствовал, как на лбу у него обильно проступает холодный пот.

— Мессер архангел, — спросил он, — вы уверены, что у вас правильные весы?

Архангел Михаил отвечал с улыбкой, что весы его, хоть и сделаны не по образцу тех, какими пользуются парижские ссудные кассы и венецианские менялы, однако не грешат неточностью.