Когда мы прощались, он подарил нам по экземпляру своей книги. На моем экземпляре была надпись: «…С любовью от живущего надеждой на скорую встречу в Москве П. Робсона».

Уже потом я прочел эту книгу в русском переводе. Эта книга-исповедь, книга-кредо. И когда, год спустя, я читал ее, воображение легко воссоздавало такую картину.

Ночь. Знакомая нам квартира в Гарлеме, из окон которой видны освещенные луной нью-йоркские небоскребы. Робсон на миг отодвинул работу. «…Я отрываю взгляд от стола, — пишет он, — смотрю через высокие окна своей комнаты на небо над Гарлемом и задумываюсь еще над одним чудесным знамением нашего времени. Там, высоко в небе, где мерцают звезды, с удивлением рассматриваю двух новорожденных младенцев матери-Земли — две маленькие луны, сделанные руками человека и весело летающие вокруг Земли. И я снова улыбаюсь от сознания того, что где-то высоко над головой проносятся спутники, утверждающие великую истину: нет таких высот, которых бы не достигло человечество! И я думаю о своих друзьях, о людях Советского Союза, руки и мозг которых сотворили это чудо, открывающее человеку безграничные просторы космоса».

И, смотря на спутники, этот большой черный человек восклицает: «Привет тебе, маленький спутник! Миллион благодарностей за то послание, которое получил от тебя мой народ! Я уверен, что ты принесешь нам много добра.

Мир! Да, это самое главное. Если будет обеспечен мир, расцветут все народы и расы».

Он был одним из самых интересных людей, с какими только мне доводилось встречаться, беседовать и спорить за всю мою, довольно уже длинную, журналистскую жизнь.

Познакомился я с Эрнесто Че Геварой на Кубе, куда прилетел, чтобы участвовать во вручении Ленинской премии за мир между народами другому интереснейшему человеку Латинской Америки — Фиделю Кастро. И познакомили нас на правительственном приеме, в обстановке, мало подходящей для откровенных бесед и дружеских разговоров.

Прием происходил на открытом воздухе, в уголке тропического сада. В ночной полутьме отчаянно благоухали какие-то цветущие кусты. Сочные кубинские звезды просвечивали сквозь узорчатые листья великолепных пальм. В кустах, несмотря на многолюдие и темноту, стрекотали и щебетали цикады. Но прием был, как почти все приемы, в общем-то скучноват, и, хотя вечерние туалеты дам и смокинги дипломатов очень мило контрастировали с военными комбинезонами, бутсами и беретами, в которые были одеты новые руководители Кубы, что сообщало приему оригинальную, необычную краску, я украдкой посматривал на часы. Ведь на этом «зеленом крокодиле», как кубинцы шутливо называют свой остров, происходило столько интересного!

И тут на выручку мне пришел поэт Николас Гильен, мой старый друг со времен его эмиграции, ставший одним из руководителей бурно растущей и расцветающей кубинской культуры.

— Хочешь, я сведу тебя с одним из интереснейших людей Кубы?

— С Фиделем?

— Нет, это сейчас не удастся, видишь, как его осаждают со всех сторон.

— С Раулем Кастро?

— Тоже нет. Его взяли в плен военные. Я познакомлю тебя с нашим Че. Он, правда, не кубинец, а аргентинец, но это один из ближайших соратников Фиделя и один из ярчайших деятелей нашей революции. Умница. Отличный, мыслящий человек.

Он подвел меня к невысокому, коренастому мужчине, стоящему несколько в стороне от кипения приема и откровенно скучавшему. Тот дружески обнял Николаса, а мне довольно официально протянул руку и несколько чопорно отрекомендовался:

— Эрнесто Гевара де ла Серна.

— И наш Че, — улыбаясь, добавил Николас.

— Ну что же, так действительно короче.

Мне повезло. Незадолго до этого на Кубе вышли переводы двух моих книг «Повесть о настоящем человеке» и «Мы — советские люди». Их выпустили очень большими, даже на наш счет, тиражами. Гевара их прочитал и, вероятно, поэтому новый знакомый, кажущийся несколько замкнутым, сосредоточенным в себе, понемногу разговорился. Официанты, обслуживающие прием, сохранили свои фраки и жестко накрахмаленные пластроны еще от старой, батистовской, Кубы, но разносили они лишь очень скромный напиток, именуемый «Куба либре»: производимая на острове кока-кола, микроскопическое количество рома «Бакарди», ломтик лимона и несколько кусочков льда. Взяв бокалы, мы отошли в сторону под сень какого-то пышного растения. Я принялся расспрашивать Че о нем самом.

— По профессии я врач, — сказал он, — а сейчас вот, в порядке революционного долга, — министр экономики. Странно? А впрочем, думаю, вас это не должно удивлять, ведь Владимир Ленин по профессии был адвокат, а среди его министров были и врачи, и юристы, и знаменитые инженеры… Ведь так?.. Революция есть революция, и революционная необходимость по-своему расставляет людей. — Он улыбнулся. — Если бы мне, когда я был в отряде Фиделя, давней дружбой с которым я горжусь, когда мы садились на яхту «Гранма», кто-нибудь сказал бы, что мне предстоит стать одним из организаторов экономики, я бы только рассмеялся. Ведь на «Гранму» я сел как врач экспедиции…

Я беззастенчиво рассматривал нового знакомого. У него было характерное лицо: с крупными чертами, очень красивое. Мягкая, клочковатая курчавая бородка, обрамлявшая его, темные усы и, как у нас на Руси говорили, соболиные брови лишь подчеркивали белизну этого бледного лица, которое, видимо, не брал загар. На первый взгляд это лицо казалось суровым, даже фанатичным, но когда он улыбался, как-то сразу проглядывал истинный возраст этого министра, и он выглядел совсем юношей. Военный комбинезон цвета хаки, свободные штаны, заправленные в шнурованные бутсы, и черный берет со звездочкой дополняли его облик.

Договорились, что на следующий день под вечер, после работы я приду к нему в учреждение. Разумеется, перед этим визитом по репортерской привычке я выспросил у моего друга Александра Алексеева, хорошо знакомого с Кубой, все, что тот знал об этом человеке. Очень интересная и характерная для революционеров Латинской Америки была у Гевары биография. Уроженец старинной аргентинской семьи, врач, занимавшийся борьбой с эпидемиями, человек, много покочевавший по своему континенту и участвовавший в революционных движениях, он в Мексике подружился с Фиделем Кастро. В качестве медика примкнул к его легендарной теперь экспедиции. Участвовал в первом революционном десанте с «Гранмы» и в дни борьбы против диктатуры Батисты вдруг проявил незаурядные полководческие способности. Руководил ответственнейшими боевыми операциями в горах Сьерра-Маэстры, возглавил бой по освобождению города Санта-Клара, командовал колонной, вошедшей в Гавану. Ну а потом, когда на Кубе утвердилась новая, народная власть, партизанский «команданте» Че стал одним из организаторов кубинской экономики, товарищем Эрнесто Гевара.

На следующий день, вернее в следующий вечер, мы встретились у него в кабинете в большом, красивом, только что построенном здании — первом правительственном здании на острове, которым кубинцы очень, и не без основания, гордились. Среди многочисленных служащих уже редко кто был в форме военного времени. Но «команданте» был все в том же защитного цвета френче с огромными карманами, с широким ремнем, в походных бутсах с подошвой толщиной в палец: аскет, партизанский вожак, как бы еще живущий днями, проведенными в горах Сьерра-Маэстры. Но в беседе его уже чувствовался государственный деятель, державший в руках рычаги управления очень в ту пору сложной и запутанной экономики Кубы.

Говорил о том, что, лишенные своих богатств и привилегий, кубинские промышленники и латифундисты запутали все дела. Говорил о прямом вредительстве «гусанос» — «гусениц», как именовались ставленники и агенты американского империализма. И в то же время спокойно, деловито рассказывал об экономических достижениях новой Кубы. «…Никогда не строилось столько жилищ… Никогда в море, кишащем рыбой, не велся такой механизированный, научно организованный лов». И не просто говорил, а как настоящий экономист, достав из необъятного нагрудного кармана толстую записную книжку, подтверждал слова цифрами. Об этих государственных успехах он говорил как о чем-то своем, домашнем. Он радовался этим успехам новой Кубы. Он жил ими. Он верил, что кубинский эксперимент — организующий и вдохновляющий пример для всей Латинской Америки.