— Так ли это?

— Ну что же, может быть, и так, — задумчиво отвечает Садовяну. — Но уж ежели заговорили об учителях, как можно умолчать о русских классиках?.. Иван Тургенев и Лев Толстой — разве не они показали всем моим литературным сверстникам, как надо наблюдать мир? Первые их книги, прочитанные мною в молодые годы, были целым откровением. Дочитаешь, отложишь книгу, оглянешься кругом — и будто начинаешь видеть то, что раньше не замечал…

Из погреба приносят глиняный кувшин с вином. Оно такое холодное, что кружки сразу запотевают. Кажется, будто жидкость хранит прохладу и терпкий аромат осеннего дня.

— Мое вино. Сами приготовляем, попробуйте, — говорит собеседник.

Вино оказывается отличным. Хозяин доволен. Разговор заметно оживляется. Мы не заводим речь о политике, но по каким-то двум-трем замечаниям, не нарочито оброненным Садовяну, становится ясно, что этот большой, малоподвижный человек, уже и тогда проработавший больше полувека в родной литературе, живет бурной политической жизнью, что симпатии его на стороне коммунистов, что он живо интересуется всем, что происходит у нас в Советском Союзе, в советской литературе, в советской культуре.

Кто-то из собеседников заводит речь о случаях террора, начатого железногвардейским охвостьем вкупе со сторонниками реакционных, так называемых «исторических», партий.

— Выск, — цедит сквозь зубы Садовяну, и крупный рот его складывается в брезгливую гримасу.

Даже переводчик, хорошо знающий румынский, не сразу находит русский эквивалент этого слова. Хозяин поднимается со стула, манит нас к окну. За ржавым осенним виноградником виднеется могучее дерево, все оплетенное каким-то растением вроде плюща, сохраняющим яркую зелень листвы. Вершина великана уже мертва. Оказывается, это растение, называемое по-румынски выск, — злейший паразит. Понемногу оно вскарабкивается на крепкие, здоровые деревья, запускает под кору жадные щупальца своих корешков и высасывает соки до тех пор, пока дерево не высыхает. Тогда паразит, отбрасывая по траве побеги, переползает к следующему дереву и столь же быстро оплетает новую жертву.

Нужно быть художником до мозга костей, чтобы, характеризуя реакционные партии и коварную политику, которую они вели в те дни под прикрытием трескучих фраз о «великой Румынии», о «любви к сеятелю-кормильцу», дать такой точный образ. И хотя Садовяну ни слова не сказал тогда о своих убеждениях, стало ясно, на чьей он стороне в той яростной борьбе, которая шла по всей стране.

Ближайшие годы, годы строительства новой Румынии, показали, что эта наша догадка была правильной. Вскоре мы увидели имя Михаила Садовяну среди передовых интеллигентов, вставших в ряды строителей социализма. Он избирается председателем вновь организованного Союза румынских писателей, заместителем председателя парламента. На международных конференциях мы видим его среди активнейших борцов за мир. Участвуя в политической жизни Румынии, он в то же время плодотворно пишет.

— Я сам себе удивляюсь, работается легко, как в молодые годы, — признавался он мне в один из своих приездов в Москву.

Одно за другим выходят его новые произведения. Верный своей генеральной теме, живущий в народной гуще, он зорким глазом наблюдает перестройку, которая начинается в деревне, жестокую ломку вековечной частнособственнической психологии крестьянства, становление новых характеров.

Небольшая повесть Садовяну «Митря Кокор» получает заслуженную известность не только на родине, но в Советском Союзе, в социалистических странах и даже в капиталистическом мире. В ней с тонким знанием крестьянского мышления рассказывается о том, как бедняк хлебопашец, хлебнувший нашего животворного воздуха, возвратившись домой из плена, становится активным строителем новой жизни, как перерождается, расцветает сама земля, превращаясь для хлебопашца из мачехи в мать. Знаменитый румынский художник Корнелиу Баба иллюстрирует эту повесть. Искусство двух замечательных мастеров превращает ее в целое явление.

Успех книги таков, что ему может позавидовать любой писатель.

Помнится, в Трансильванских Альпах меня познакомили с невысокой, но очень какой-то складной крестьянкой с удивительно миловидным лицом. Ее звали Мария Зидару. Она организовала в этих горных краях первую сельскохозяйственную артель, отбирала землю у помещика, сражалась с кулаками, с бюрократами.

— …Это наш Митря Кокор в юбке, — сказал про нее один дед, дружески хлопая ее по спине, и я увидел, что окружающие восприняли эти слова как похвалу.

— Да что вы, дядя, где мне! — ответила Мария, блеснув двумя рядами ровных белых зубов. — Митря Кокор-то всем нам пример, он наш учитель.

О литературном герое она говорила, как о живом человеке, а это ли не свидетельство проникновенности писателя. Это ли не показатель того, что он умеет проникать в толщу жизни, слушать ее живое трепетание, рассказывать о самом интересном, чем живет его народ.

В богатейших россыпях румынских сказок есть одна, что зовется «Молодость без старости». Вот этой-то сказочной, неувядающей творческой молодостью и был отмечен редкий талант моего доброго друга Михая Садовяну, крупнейшего румынского писателя современности.

Имя француза Лафайета необыкновенно популярно в Соединенных Штатах. Есть город Лафайет, есть улицы, площади, скверы, носящие это имя. Французский аристократ, воспитанный на идеях просветителей, — Мари Жозеф Поль Лафайет, захваченный в юности передовыми для своего времени призывами американской «Декларации независимости», пересек океан, чтобы принять участие в освободительной войне на стороне армии Джорджа Вашингтона против войск английского короля. Он оказался храбрым человеком и закончил войну генералом американской армии. У Джорджа Вашингтона было немало и своих храбрецов. Главная заслуга Лафайета перед молодой заокеанской республикой состояла в другом.

В те дни реакционные дворы Европы ненавидели и проклинали освободительную борьбу североамериканцев. Армии генерала Вашингтона, плохо вооруженные, оборванные, в буквальном смысле слова разутые, наступая, оставляли на снегу кровавые следы босых разбитых ног. Но сильные духом, они громили отлично оснащенные и экипированные войска английского короля. В Европе же эти армии рисовали шайками грабителей, насильников и убийц. И вот француз Лафайет, очевидец и участник событий, вернувшись в Старый Свет, рассказывал правду об освободительной войне, о Джордже Вашингтоне, о молодой Североамериканской республике, рожденной в боях.

Жил в Соединенных Штатах человек, которого все — друзья и недруги — называли Лафайетом русской революции. Это писатель-публицист. Его имя Альберт Рис Вильямс. Будучи юношей, увлекающимся социалистическим учением, начинающим журналистом, он узнал о крушении русского царизма. Примерно в том же возрасте, что и Лафайет, он пересек океан в обратном направлении и с корреспондентским билетом нью-йоркской газеты прибыл в революционный Петроград.

Выходец из потомственной шахтерской семьи, он был полон интереса к русской революции, к борющемуся народу. Выпускное сочинение, написанное им при окончании колледжа, называется «Альтруизм и эгоизм в политике». Это призыв к политическим действиям, полный сочувствия к трудящимся. Позже Вильямс знакомится с учением о социализме и коммунизме. Но у него еще нет твердого мировоззрения. Увлеченный событиями, происходящими в России, он с головой бросается в революционный водоворот, и сама революция, которую он наблюдает пытливым, зорким и непредубежденным глазом, становится его политической школой.

Желая вникнуть в суть происходящего, понять соотношение сил, ощутить направление революционного движения, Вильямс работает неутомимо, страстно, забывая об отдыхе и сне. Он проникает в кабинет к Керенскому, интервьюирует членов Временного правительства. Он знакомится с лидерами всех борющихся партий. Бывает на собраниях, на митингах, посещает редакции петроградских газет, правительственные учреждения. Неистощимое любопытство, крепнущее ощущение, что революция не остановилась, что свержение самодержавия — это лишь пролог к чему-то новому, большему, понимание, что это новое рождается не в кабинетах министров Временного правительства и не в респектабельном центре столицы, а на ее задымленных заводских окраинах, в промерзлых окопах, в глухих деревнях, увлекает любознательного американца к простым людям, к рабочим, крестьянам, солдатам, к матросам Балтийского флота и, наконец, приводит его к большевикам. Все пристальней приглядывается он к этой численно еще небольшой, но бурно растущей партии, к которой тянутся простые люди. И тут, в беседах и спорах с большевиками, он постепенно приходит к выводу, что именно у большевиков эпицентр нарастающего революционного землетрясения.