От песен этих разговор перекинулся к самому певцу, к его самоотверженной борьбе за мир. Кто-кто, а солдаты Сталинграда знали, что такое героизм. И тут один из них, этот самый генерал Родимцев, о котором написаны и книги и песни, вдруг предложил сделать такое же солдатское кольцо для Поля Робсона. Мысль понравилась.

Кольцо было сделано, но долго не знали, как отправить его далекому адресату.

Прошли годы, и вот наконец оно вручено по принадлежности.

— «П. В. Робсону — сталинградцу США», — читает певец по-русски надпись. — Пе Be… Поль Вильямыч? Да?

— Нет, Павел Васильевич — так по-русски.

Странно видеть широкое лицо этого богатыря таким взволнованным, даже растерянным.

— Сталинградцу! — повторяет он, и огромный его голосище даже звенит.

Он бережно берет это кольцо, которое свободно болтается у меня на большом пальце, и с трудом надевает на мизинец, отставив руку, на которой теперь белеет заветный перстень, долго смотрит на него. Потом, отвернувшись, долго роется в кармане, достает белоснежный носовой платок и старательно сморкается, издавая трубный звук…

А потом мы узнали от него, насколько велика любовь людей всех стран к певцу, и как изобретательны слушатели, желающие во что бы то ни стало встретиться с артистом.

Профсоюзы канадских горняков и металлургов пригласили Робсона дать для их членов большой открытый концерт. Как известно, американцы ездят в Канаду вообще без паспортов и виз. Но Робсона не пустили. — Хорошо, — сказали горняки и металлурги, — раз певцу не дают попасть к своим слушателям, слушатели сами придут к нему.

И вот в воскресный день тридцать тысяч канадских рабочих с женами, с детьми, со стариками съезжаются к границе. Немало и американских рабочих из близлежащих штатов приезжает на этот необычный концерт, И вот, не переступая границы, Робсон поет для тысяч канадских и американских тружеников, оставляя с носом рассвирепевшего Джима Кроу…

Шахтеры горняцкого района Великобритании Уэльса, валийцы, как известно, слывут большими любителями пения. По их инициативе был организован концерт Поля Робсона, концерт… по телефону.

И писателю-фантасту Герберту Уэллсу, любившему заглядывать в далекое и близкое будущее, не пришел бы в голову такой удивительный способ выражения пролетарской солидарности, какой придумали горняки-валийцы.

В один из майских дней 1957 года по шахтерским поселкам Уэльса были расклеены афиши, извещавшие, что Поль Робсон даст концерт в одном из крупнейших залов Лондона. Билеты были мгновенно раскуплены. В назначенный день любители пения двинулись в столицу Великобритании в автобусах, грузовиках, поездах.

В зале на занавесе висел портрет Поля Робсона. Когда публика собралась, устроители пояснили, что певец не получил визы на выезд, но концерт тем не менее состоится. На определенные часы за огромные деньги откуплен провод атлантического телефона. Он будет работать в оба конца. Зрители услышат певца, который будет петь для них, не выходя из своего дома. Певец услышит аплодисменты, раздающиеся в Лондоне и ему адресованные. И этот единственный в своем роде концерт состоялся и прошел с успехом. Робсон, по обыкновению своему, перемежал вокал беседами со слушателями. Из Лондона за океан неслись такие аплодисменты, какие, может быть, Поль и не слыхал до этого.

А потом, в заключение, рабочий хор шахтеров исполнил специально для Робсона сочиненную и разученную к этому дню песню, в которой были слова:

Концерт был записан. По записи изготовили долгоиграющую пластинку. Она так и называется «Атлантический концерт». Ее продавали по очень высокой цене, но она быстро была раскуплена. С этой пластинки звучат не только голоса американского певца и английского конферансье, но и техников, обеспечивших телефонную передачу…

Джиму Кроу не удалось заткнуть рот Полю Робсону. По всему миру, и в особенности через радиостанции Советского Союза, Чехословакии и других социалистических стран, продолжал звучать его голос. Во многих странах развертывалось движение под лозунгом: «Дайте Полю Робсону петь!» В нем участвовали шахтеры и парламентарии, сенаторы и чистильщики сапог.

— Не позорьте Америку, дайте Робсону заграничный паспорт, — требовали они. Это движение нашло отклик и в самой Америке, в Америке Линкольна и Джефферсона, которую не убили ни антирабочие законы, ни комиссии по расследованию, которую не лишила разума история «холодной войны». Американская интеллигенция дружно осуждала «пытку молчанием», придуманную маккартистами для великого певца.

С помощью друзей во всем мире, при поддержке своих прогрессивных сограждан Поль Робсон выиграл этот решающий раунд своего поединка с Джимом Кроу.

Эстрады и концертные залы вновь открылись перед ним. Газеты, иногда даже на первых страницах, под огромными заголовками описывали его концерты:

«Поль Робсон снова поет, веселый, вдохновенный, могучий».

«Самый сенсационный концерт последнего десятилетия».

«Поль Робсон: я доволен, разум победил». «Билеты — предмет бешеной спекуляции». В дни этих триумфальных гастролей я снова находился в Америке, на этот раз с группой друзей — ветеранов второй мировой войны. Мы были гостями американских ветеранов, которым когда-то жали руки на реке Эльбе. Это были славные, сердечные парни. Они знали наше отношение к Робсону, и мы каждый день находили возле своих дверей газеты, на которых чья-то дружеская рука подчеркивала такие заголовки.

После одного особенно шумного концерта, данного, кажется, в Филадельфии, мы послали Полю поздравление с успехом. И вдруг телеграмма: «Приветствую вас у себя на родине. Обнимаю. Обязательно увидимся. Поль».

И действительно, он нашел возможным прервать свою гастрольную поездку и из Чикаго, после дневного концерта, вылетел в Нью-Йорк. В гости к нему мы выехали, когда небоскребы самого большого города мира уже ослепли, улицы были пусты, тишина на них нарушалась лишь ревом сирен полицейских и пожарных машин, а из вправленных в асфальт решеток валил пар — это шахты метро очищали свои легкие. В Гарлеме спать ложатся позднее. Здесь возле баров и кабачков еще толпились люди, звучали возбужденные голоса, слышалась музыка.

Но на окраине Гарлема, в доме, к которому мы подъехали уже в час ночи, была освещена лишь одна квартира. Двери ее, на английский манер, выходили прямо на улицу. Массивная дверь открылась прежде, чем мы успели дернуть ручку старинного звонка. Мы увидели атлетическую фигуру Поля Робсона-младшего, которого дома зовут Павликом. Широко улыбаясь, он частил по-московски:

— Привет, привет.

У него за спиной вырисовывалась массивная фигура Поля-старшего. Протягивая огромную свою руку, он рокотал:

— Добро пожаловать!

Если когда-то прежняя квартира Робсона поразила нас пустотой, то новая, несмотря на высоту потолков и размеры комнат, казалась тесной — столько в ней было нагромождено книг, афиш, газет, всяческих артистических сувениров. Оба Поля сложили на пол книги и газеты и освободили таким образом для нас диван и кресла.

— Добро пожаловать, дорогие москвичи, — снова пророкотал хозяин дома, и, пока его сын откупоривал виски и бутылочки с газированной водой, пока разливал все это по стаканам и бросал в них скользкие кубики льда, Поль засыпал нас вопросами о Москве, о «наших», как он говорил, «советских новостях», о театральных и оперных премьерах…

Огромный, грузный, в широких свободных брюках и белоснежной рубашке с расстегнутым воротом, с закатанными рукавами, он действительно напоминал боксера, который ненадолго сошел с ринга, чтобы пожать руку друзьям, прежде чем ринуться в новую схватку. Он был в ударе, шутил, смеялся, пел и негритянские, и ковбойские, и наши советские песни, проделывал некий акустический опыт — брал какую-то очень низкую ноту и заставлял откликаться на нее отчетливо слышным дребезжанием надтреснутое зеркало и, очень довольный этим, смеялся, смеялся, как ребенок, раскачиваясь, хлопая себя по колену, вытирая слезы.