Альберт Рис Вильямс был активной натурой и не довольствовался ролью летописца событий. В январе 1918 года в Михайловском манеже был назначен митинг солдат, отправлявшихся на фронт. Узнав, что будет выступать Владимир Ильич, Вильямс устремился туда. В полутьме манежа, как допотопные чудовища, теснились старые, видавшие виды броневики. Плотная масса красногвардейцев обступила один из них. Владимир Ильич выступал, используя броневик как трибуну. Его характерный энергичный баритон разносился по всему огромному помещению. Эхо в темных углах повторяло слова. Подвойский, который вел митинг, попросил выступить и Вильямса. Тот поразился: выступить? Выступить после Ленина? Он никогда не забывал, как взволновало его это предложение. И все же согласился и, стоя у машины, стал мучительно подбирать и складывать в голове русские фразы своей будущей речи.
Ленин кончил. Как всегда, его выступление сопровождалось взрывами шумного одобрения; как и всегда после своих речей, он чуть улыбался, улыбался одними глазами. Дружеские руки помогли ему сойти с броневика.
— А теперь перед вами выступит американский товарищ, — уже объявлял Подвойский.
Толпа сразу стихла, настороженно замолчала. Ленин все с той же улыбкой, которая жила в его узких, чуть раскосых глазах, одобряюще пожал Вильямсу локоть и, словно угадав его сомнения и тревоги, быстро сказал:
— Говорите по-английски, а я буду переводить.
— Нет, я хочу говорить по-русски, — ответил Вильямс.
Ленин с любопытством смотрел на него, и улыбка тронула уже и губы, и в глазах засветились задорные огоньки. Вильямсу показалось, что Ленин с любопытством ждет, как он будет наказан за свою самонадеянность. И действительно, выпалив весь запас заготовленных фраз, оратор споткнулся на каком-то слове и замолчал.
— Какого слова вам не хватает? — живо и доброжелательно спросил Владимир Ильич, глаза которого продолжали светиться улыбкой.
— Enlist, — смущенно произнес оратор.
— Вступить, — быстро подсказал Владимир Ильич и потом всякий раз, когда Вильямс останавливался, споткнувшись о неведомое или позабытое слово, он заботливо подсказывал это слово по-русски.
Сойдя с трибуны, Вильямс дал Владимиру Ильичу обещание изучить русский язык. Ленин не забыл это и однажды, встретившись с Вильямсом на одном очень важном собрании, тихо спросил: как идет учеба? И тут же стал шепотом давать советы, как, по его мнению, лучше изучать иностранные языки.
Революция все крепче захватывала Вильямса. Когда войска Вильгельма II развернули наступление и молодая Советская власть призвала народ к оружию, он записался в Красную Армию. Перед отправкой на фронт он пришел к Владимиру Ильичу проститься. Тот крепко пожал ему руку. Как всегда, добрый почин тотчас же дал толчок творческому ленинскому мозгу.
— А может быть, вы сумели бы найти и еще кого-нибудь из иностранцев?.. Революционный иностранный отряд… это было бы нам крайне важно.
И он еще раз пожал руку. Пожатье у него было короткое, но сильное, мужественное — так, что слипались пальцы…
На следующий день «Правда» напечатала набранный по-русски и по-английски призыв Вильямса к иностранцам, находящимся в России. Он начинался словами, сделавшими честь проницательности молодого американского социалиста: «В эту страшную мировую войну… интернациональные силы были разрознены и рабочий класс повсюду скован империалистами всех стран…» Вильямс призывал иностранцев, находящихся в России, вступать в интернациональный отряд, защищать молодую Советскую республику.
Спустя короткое время этот отряд уже двигался на телегах на самый опасный участок фронта.
Вильямс не стал, подобно Лафайету, генералом армии, отстаивающей свободу другого народа. Он остался красноармейцем, солдатом пролетарской революции. Но воинское звание в данном случае значения не имеет. Его большое, мужественное сердце, сердце человека, унаследовавшего от деда-шахтера лучшие черты своего великого народа, с тех пор было верным делу, на которое благословил его Ленин. Первая в мире социалистическая держава приобрела в нем большого друга. Друга навсегда.
Свою книгу, посвященную событиям тех славных дней, книгу, которая является сестрой-близнецом книги Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир», Альберт Рис Вильямс озаглавил «Сквозь русскую революцию». Но заглавие ее является не совсем точным, ибо, действительно став зорким, непредвзятым очевидцем событий тех дней, автор прошел не сквозь революцию, а в ней и с ней, в рядах активных ее участников.
В те дни газеты Запада были полны самых диких вымыслов о том, что происходит в России. Победоносное завершение пролетарской революции, напугав капиталистический мир, вызвало в нем чудовищный пароксизм злобы. Стараясь нейтрализовать ее влияние на умы тружеников мира, зарубежные газеты соревновались между собой в самых диких выдумках, от которых у трусливых мещан кровь стыла в жилах: «Советы национализируют женщин»… «На рынках голодающего Петрограда из-под полы продают человеческое мясо, причем особенно ценится мясо детей»… «Людей состоятельных классов, если им не удается скрыться, матросы ловят и живыми топят под невским льдом»… «Десятки христианских священнослужителей заперты и сожжены в соборе пьяной толпой военных моряков»…
С особой яростью реакционная пресса обливала грязью Владимира Ильича Ленина.
— …Все это дикое вранье в чудовищных дозах обрушивалось на головы доверчивых обывателей, — рассказывал Вильямс через несколько дней после беседы в больнице, когда мы посетили его в гостинице «Пекин». — Было ясно — западная реакция мобилизовала все силы, чтобы сделать блокаду Советской России непроницаемой. Я понял — мое место там, за этим сплошным кордоном. Я понял — мой долг нести в мою страну истину о Советской России, о том, что в ней произошло и происходит, истину о пролетарской революции, о ее массах, о ее вожде…
Рассказчик замолкает, поднимается, подходит к окну, стоит к нам спиной. За окном просторная площадь, два потока машин текут по ней. Мощная фигура поэта — певца великой революции — застыла посреди площади, облитая жаркими лучами летнего солнца. Возле монумента пестрые фигурки играющих детей. Сверху кажется, будто поэт читает им стихи.
— Какой она стала новой, Москва, — взволнованно произносит седовласый очевидец Октябрьской революции. Потом, все еще улыбаясь, опускается в кресло, возвращается к давно минувшим дням. Чувствуется, что картины прошлого, которые даже мое поколение советских людей воспринимает уже как историю, вырисовываются перед ним так же четко, как вот эта залитая солнцем московская площадь, памятник поэту, играющие возле него дети.
Перед отъездом Альберта Вильямса В. И. Ленин принимает его в Кремле. Журналист делится своими планами, говорит о мечте написать книгу. Он рассказывает, что собрал богатейший материал — целый чемодан литературы, документов. Ленин улыбается все той же своей улыбкой, которая, как кажется собеседнику, постоянно живет в прищуре его глаз.
— У вас прекрасная коллекция документов. И что же, вы всерьез думаете, что ваше правительство пропустит вас с этим материалом в Америку?
— Я в этом не сомневаюсь, — убежденно отвечает Вильямс.
Писатель все еще наивно верил, что правительство США введено в заблуждение недобросовестной информацией, что оно желает знать правду о Советской России и русской революции. Ленин качает головой. Он уже не скрывает усмешки.
— Прекрасно. Может быть, я ошибаюсь. Рад был бы ошибиться. Посмотрим.
Владимир Ильич берет перо и тут же собственной рукой пишет на бланке обращение ко всем работникам железных дорог, прося их содействовать проезду американского корреспондента через города Дальнего Востока, поручает им беречь его чемодан.
Но Владимир Ильич, как всегда, оказывается прав. Когда, проделав огромный путь через всю страну, путь, продолжавшийся почти три недели и обогативший писателя новыми наблюдениями сдвигов, которые Октябрьская революция произвела «во глубине России», путь, который сделал его свидетелем рождения Советской власти в Сибири и Приморье и очевидцем оккупации Владивостока американскими, японскими, английскими и чешскими войсками, когда, претерпев множество приключений, лишь чудом спасшись от пули осатаневших белогвардейцев, Вильямс на деньги, тайно собранные для него владивостокскими грузчиками, прибывает наконец в Сан-Франциско, — пароход встречает военный катер. С него поднимаются на борт офицеры морской разведки Соединенных Штатов. Вильямс арестован. У него отобрали с такой тщательностью собранные материалы, блокноты, черновую рукопись будущей книги, вообще все бумаги! Обыскали карманы, заставили снять ботинки, заглянули за ленту шляпы, подпороли подкладку пиджака…
