Ширин письмо читала, возбудясь,
То вскакивая, то опять садясь;
То — в горе сгорбит, как старуха, стан,
То распрямит, воспрянув духом, стан;
То плачет от тоски по нем, то вдруг
От счастья плачет: «Жив он, жив мой друг!»
Потом с многожеланным тем письмом
Она к Михин-Бану вернулась в дом,
И обе, радуясь и плача там,
Вели свой разговор горячий там.
Михин-Бану, Шапура обласкав,
Ему большие почести воздав,
Просила, чтоб Шапур поведал им,
Как встретился он с другом дорогим,
Обрадовался ли письму Фархад,
Что на словах сказал ему Фархад…
О весть надежды! Как ты хороша
В тот час, когда отчаялась душа!
Яви мне, боже, чудеса твои:
Вложи в основу жизни Навои,
Когда бы ни отчаивался он,
Надежды оживляющей закон!..
Степей небытия добычей став,
Так от меча коварства пострадав,
Фархад был ранен в сердце, нет, оно
Все было пополам рассечено!
Он, ослабев, упал. Пытался встать,
Но, приподнявшись, падал он опять,
Не видя ничего перед собой,
На светлый мир глядел он, как слепой.
На жестком камне лежа, он вопил,
И в судорогах позвонки дробил.
И так он бился в твердый камень лбом, —
Чуть камень не разбил на месте том!
Струил потоки слез в последний раз
Он из своих уже незрячих глаз.
С несчетных ран повязки он срывал,
Весь хлопок в алой краске посрывал,
И хлопок алый разбросал вокруг —
Смотри: тюльпаны испещрили луг!
Кричал он, раны обнажая: «Вот —
Откройся жизни выход, смерти — вход!»
Его терзала смертная тоска,
И покидали сил живых войска.
Огня его печали черный дым
Клубился тучей бедствия над ним,
И туча, как Меджнун, скорбя о нем,
Сама кровавым плакала дождем.
Он весь в кровоточащих ранах был,
Как если бы весь в розах рдяных был.
Кровь капала на камни вкруг него,
Алела лепестками вкруг него,
Как осыпь роз… Нет, вид кровавых брызг
Был россыпью пурпурных жгучих искр!
Фархад кричал: «О смерть моя, приди!
О небо золотое, пощади!
Разбей мне голову скорей, — она
Мне ни на что отныне не нужна!
В мои глаза вонзи свое копье, —
Смотреть им не придется на нее!
Язык мне отсеки своим мечом, —
С кем говорить я буду и о чем?
Дыханья моего заткни трубу, —
О ком вздыхать, когда Ширин в гробу?
Переломай мне ноги, — все равно
Ходить к Ширин уже не суждено.
Нет, жизни вновь не разжигай во мне:
Я не согласен снова жить в огне!
Одним ударом грудь мне рассеки,
И сердце вынь и разруби в куски!
Отныне с ним уже не связан я!
Отдай меня во власть небытия!..
Делила горе ты со мной, любовь, —
Свою тебе я завещаю кровь!
Печаль разлуки! Бог — судья тебе:
Ты все взяла, все отдал я тебе.
Теперь меня на волю отпусти —
Дай плоти в прах рассыпаться, — прости!
О слезы! Вы лицо мое сожгли, —
Спасибо: сделали вы, что могли.
Взяв душу у меня, о ты, мой вздох,
Вручи ее моей любимой, вздох!..»
Со степью он прощался: «Степь, о степь
С меня уже упала жизни цепь!
Себя ты распростерла вширь и вдаль,
Чтоб убегал скорбящий в мире вдаль.
Страдальцев друг, отверженных оплот!
Тебе доставил много я хлопот.
Твой день, бывало, в ночь я превращал,
Так пыль вздымал и небо омрачал.
Тебя избороздил следами я,
Всю затопил тебя слезами я.
Прости, — страдала часто от меня, —
Избавишься сейчас ты от меня!..»
Степь огорчилась, ворот разодрав,
Посыпав черным прахом зелень трав.
Горе Фархад свой посылал привет:
«Уперся в небо мощный твой хребет.
Приют больным — подножие твое,
Но сердце как тревожил я твое!
Как мучила тебя моя кирка,
Но ты, могучая, была кротка!
За что навлек я на тебя позор,
Зачем с тобой завел неправый спор?
Я был жесток, а ты была добра.
В мой смертный час прости меня, гора!..»
И, гору опечалив до глубин,
Гранит ее он превратил в рубин.
И, руки простирая в небосвод,
Взывал он: «Умираю, небосвод!
Грабитель, притеснитель мой, внемли!
В последний раз кричу тебе с земли:
Хотя насилье, гнет — обычай твой,
А я был предан верности святой;
Хотя всю жизнь меня ты угнетал, —
Прости, — и сам ты от меня страдал!
Пыль я вздымал — и ты был запылен,
Был вздохами моими опален,
А скорби дым, которым я дымил,
Сиянье солнца твоего затмил.
Не золото вся россыпь звезд твоих —
То искры от костра скорбей моих.
Еще один, последний вздох издам —
И завершится счет твоим звездам.
А от меня не станет и следа,
Мой прах развеет ветром — не беда!
Но если плоть и превратится в прах,
Чтоб мелкой пылью странствовать в мирах,
Пусть эта пыль тебя не огорчит
И помыслов твоих не омрачит.
Иль лучше так: раз я с земли исчез,
Пускай сотрусь и в памяти небес!..»
А небосвод над ним уже пылал,
И тот огонь в его душе пылал,
И стал бродить в тоске смертельной он,
Предсмертною печалью угнетен.
И на свою кирку направил взгляд
И, с ней прощаясь, так сказал Фархад:
«О ты, моя помощница в труде,
Моя рабыня и мой друг в нужде!
Я и тебе доставил много мук,
Не выпуская день и ночь из рук.
Я с двух концов испытывал тебя,
Тобой гранит и так и так долбя.
Страдала ты, но как тверда была,
Как ты вынослива всегда была!
И за тебя болит душа моя,
Многострадальная тиша моя!
Простите гнет мой! Я отныне вам
Свободу и покой навеки дам!..»
И застонали тут кирка с тишой,
Как люди стонут от беды большой,
И головами бились о гранит:
«Скал не рубить нам, не тесать нам плит!»
Как дети за кушак отцовский, так
Они цеплялись за его кушак
И плакали: «В долине и в горах
Все рассечем — уйдем с тобою в прах!..»
