А между тем — грустна, потрясена,
Стрелой любви внезапной пронзена
(Как от рассказчика мы узнаем),
Ширин страдала во дворце своем.
Ее уже огонь разлуки жег.
Чтоб скрыть любовь, она нашла предлог,
И говорит она Михин-Бану:
«Постигнуть надо дела глубину.
Дабы, напрасным угнетен трудом,
Родной народ не проклял нас потом,
Направлен был к нам волею небес
Тот витязь-камнелом, но он исчез.
Нам не пробить арыка без него.
Напрасен труд великий без него.
Скорей гонцов повсюду разошли,
Чтоб чужестранца-витязя нашли…»
Весьма тонка была Михин-Бану, —
Все сразу поняла Михин-Бану.
Ей стало ясно, что граниторуб
Ее племяннице отныне люб,
Что наставленьем — страсти не унять
И что пока не время ей пенять.
Благоразумием руководясь,
Михин-Бану за поиски взялась.
Когда же весть пришла, что витязь тот
Опять в горах усердно камень бьет,
Уста Ширин, поблекшие с тоски,
Вновь расцвели, как розы лепестки.
Но жаждет испытания любовь,
Томится без свидания любовь.
И стала думать и гадать Ширин,
Как повидать его хоть раз один,
Хоть издали, хоть как-нибудь тайком,
И даже так, чтоб он не знал о том:
Она боялась, чтоб еще сильней
Не растерялся он при встрече с ней
И как бы не был тот костер открыт,
Что тайно в сердце у нее горит…
Михин-Бану была душевна с ней,
Беседовала ежедневно с ней,
Справлялась о здоровье, — не больна ль?
Какую носит на душе печаль?
И убедилась, что Ширин чиста,
Что страсти не перейдена черта,
Но что любовь проникла в сердце к ней
И с каждым днем над нею все властней.
Ширин таилась: с кем ей говорить,
Какому другу сердце ей открыть?
Ах, первая любовь всегда робка, —
Ширин блюла достоинство пока.
Проходят дни, а все грустна Ширин,
Не ест, не пьет, не знает сна Ширин.
То вдруг решает: «Я пойти должна!»
То вдруг и мысль об этом ей страшна.
Честь говорит ей: «Нет!», а сердце: «Да!»
Кто скажет ей — что благо, что беда?
О боль разлуки, как ты горяча!
Недуг растет, а нет ему врача.
Фархад всецело в дело весь ушел,
Он с каждым днем арык все дальше вел,
Тая в душе надежду, что когда
Он завершит арык, придет сюда
Ширин, розовотелый кипарис,
С кем, наконец, его пути сошлись:
Ее увидит и услышит он
И тем за труд свой будет награжден.
О, сколь она нежна и хороша!
А если скорбная его душа,
От радости такой вся излучась,
Покинет вовсе плоть его в тот час,
То — бог свидетель — больше у него
Он и просить не смеет ничего…
Одушевлен надеждою такой,
С зари и до зари своей киркой
Гранит неутомимо он долбил
Во имя той, которую любил.
Арык он так прокладывал: вперед
Две равнобежные черты ведет
На тысячу локтей: три — ширина,
Два локтя вглубь — арыка глубина.
Он тысячу прорубит, а за ней
Прорубит дальше тысячу локтей.
А двести камненосов следом шло,
Освобождая от камней русло.
Тогда Фархад при помощи тесла
Подравнивал бока и дно русла,
И так искусно их потом лощил,
Как будто воском камень он вощил.
Нет, стены превращал он в зеркала, —
Песчинка отражаться в них могла.
А если каменный кончался грунт
И вдруг песчаный обнажался грунт, —
Не облегчались там его труды:
Пески — плохое ложе для воды, —
И, чтоб арыку не грозил обвал,
Чтоб всей воды песок не выпивал,
Без устали киркой он и тишой
Работал — и не унывал душой.
Он сотни плит гранитных вырезал,
Их оббивал и тщательно тесал,
И высекал зубцы по ребрам плит —
Зубец в зубец он сплачивал гранит.
И, много сотен плит сводя в одно,
Он стены облицовывал и дно,
И так в работе этой был он строг,
Что швов нигде никто б найти не смог…
А снова станут скалы на пути,
В куски он их раскалывал в пути.
Гранитных скал стал жителем Фархад —
Стал скалосокрушителем Фархад.
Подтянет свой кушак потуже он —
Одним ударом рушит целый склон;
Махнет, как бы игрушкой, он киркой —
Смахнет скалы верхушку он киркой.
Он низвергал за глыбой глыбу в степь —
Обрушиться хребты могли бы в степь!
Осколки били по луне, но ей
Был ореол защитой от камней.
Был звездам страшен тех осколков дождь,
Что излила на них Фархада мощь, —
И, головы спасая, сонмы звезд
Бежали с неба, покидая пост.
А небосвод — хоть весь изранен был, —
Захватывал те камни и копил,
Чтоб их бросать на землю: млад и стар
Страдают от камней небесных кар,
И, видимо, запаса тех камней
У неба хватит до скончанья дней!..
Вершины руша от самих небес,
Пыль поднимая до седьмых небес,
Сто вавилонских чар затмив, Фархад
Сердца потряс, смутил умы Фархад,
Когда и день и ночь арык в горах
Он пробивал, свергая горы в прах…
Так исподволь все дело шло к концу,
Арык уже был подведен к дворцу,
И здесь, как мы в дальнейшем узнаем,
Фархадом был устроен водоем, —
Нет, озеро там выдолбил Фархад,
Чья площадь — шестьдесят на шестьдесят.
Вода его живой водой была,
Свежа, прохладна и до дна светла.
