Когда Фархад, на сердце навалив
Хребты печали, реки слез пролив,
Отправился в тот день на пуск воды, —
Ширин, кто знала все его труды:
И высеченный среди скал арык —
Тот гладкий, как лицо зеркал, арык;
И тот дворец, подобный небесам,
Который для нее он создал там;
И те узоры и картины те,
Которым равных нет по красоте;
И все, что он свершил и что вовек
Другой свершить не мог бы человек, —
Осведомляясь каждый миг о нем
И тем же, что и он, горя огнем,
На этот раз, такую слыша весть,
Волнения не в силах перенесть, —
Придворным слугам отдает приказ
Коня Гульгуна оседлать тотчас.
Тот резвый конь был на ходу легок —
Зерном жемчужным он катиться мог,
Он ветром был. Ширин — нежна, тонка,
Была на ветре лепестком цветка,
Но прежде, чем на ветер свой воссесть,
Ширин к Бану с гонцом послала весть:
«В прогулку солнце хочет, мол, пойти,
Оно спешит, оно уже в пути.
И тот себе наметило привал,
Что зодиака знак облюбовал.
[37] Так пусть булаторукий витязь — тот
Гранитонизвергатель подождет.
Пусть водопуск задержит, пусть вода
Пойдет, когда прибуду я туда…»
Бану, обрадована вестью той,
Спешит найти в толпе людей густой
Фархада, потерявшего, скорбя,
Не только сердце, — самого себя.
Найдя, сказала: «Ты нас извини.
Тебе лишь огорчения одни
Мы причиняли, и велик наш стыд,
Но разве он тебя вознаградит?
Немало ты набегался. Присядь.
О радости хочу тебе сказать:
Сейчас сюда и та прибыть должна,
Что, словно роза нежная, нежна,
Стройна, как кипарис, — чтоб озарить
Арык, что соизволил ты прорыть,
И цвесть, как роза и как кипарис,
У этих вод. А ты приободрись…»
Ведя такой сердечный разговор,
Баку велела разостлать ковер,
Поставить трон и, дав коню покой,
Сошла с седла, на трон воссела свой —
И вновь Фархаду оказала честь,
Прося его на тот ковер присесть.
Гранитосокрушитель, весь в пыли,
Склонился перед нею до земли —
И, словно ангел божий, он присел,
У тронного подножья он присел…
Но тут в толпе возникла кутерьма.
Пыль черная, густая, как сурьма,
Клубилась вдалеке. Она, она —
Султан красавиц, ясная луна,
Вершина красоты, светильник дня —
Сюда поспешно правила коня!
А стража стала оттеснять народ,
Который сбился у истока вод
Вокруг Фархада и Михин-Бану.
Но как сдержать взметенную волну?..
Фархад весь дрожью был охвачен вновь,
Внезапный жар в нем высушил всю кровь.
И начала его увещевать
Михин-Бану заботливо, как мать:
«Свою ты волю напряги, сынок,
Глаза и сердце береги, сынок!
Ведь, потеряв рассудок в этот миг,
Ты рушить можешь все, что сам воздвиг.
Пред всем народом обезумев здесь
(Об этом поразмысли, это взвесь),
Как встретишься ты с пери? Что, когда
Ее страдать заставишь от стыда?
Мир не прощает недостатков нам.
Ты овладей собой, не мучься сам,
Не огорчай меня, а также ту —
Земную гурию, твою мечту…»
Пока боролся он с собой самим,
Красавица была почти пред ним.
В огонь, что на щеках ее пылал,
Как саламандра, весь народ попал.
Не говори, что за кольцом кольцо
Спадали кудри на ее лицо,
Благоухая амброй: это — дым
От пламени того был столь густым,
Как амбра черный, — чернотой своей
Мир омрачил он тысячам семей…
К Фархаду направляя скакуна,
Смущала время красотой она,
И, дерзко время попирая в прах,
Конь приближался, взмыленный в пахах.
Бану Фархаду говорит: «Спеши
Взор уберечь от бедствия души,
Покуда не сошла она с седла,
И принимайся за свои дела.
Быть может, нелюбезен мой совет,
Но был бы лишь полезен мой совет».
