«В строках начальных моего письма,
Что за меня напишет боль сама,
Да прозвучит моя хвала тому,
Кто создал в мире черной скорби тьму
И кто обрек на вражий гнев и месть
Людей, чья непоколебима честь,
Кто им разлуку горше яда дал,
Сердцам влюбленных муку ада дал.
Когда он страсти молнию метнет,
И кипарис и хворост он сожжет;
Низринет он поток любви — беда! —
И пустоши зальет и города;
Он дунет ветром скорби — и для нас
Уже и свет ярчайших звезд угас;
Костер невзгод он разожжет, а дым
Глаза разъест и зрячим и слепым;
Он камнем гнева, брошенным с вершин,
Равно дробит стекляшку и рубин;
У соловья он исторгает стон,
На пышной розе в клочья рвет хитон;
Он атом на страдание обрек,
Он солнце на сгорание обрек…
Кончаю тут вступление к письму, —
Нет, не к письму, а к мраку самому!
Посланье от лампады к мотыльку.
Увы, гореть уж нечем фитильку!
От саламандры — в капище огня, —
Скажу ясней: Фархаду — от меня:
Тебе, чья крепость горя — горный кряж,
Я, крепости тоски бессменный страж,
Пишу в слезах, измучена судьбой…
О милый мой страдалец, что с тобой?
Придавленный горой тоски по мне,
Как ты живешь в той дикой стороне?
Тростинку тела твоего, боюсь,
Не изломал бы горя тяжкий груз.
В пучине бед, наверно, тонешь ты?
В костре разлуки как там стонешь ты?
Как корчишься на том огне тоски,
Как сердце разрывается в куски?
Чернеет ли весь мир в твоих глазах,
Чуть о моих ты вспомнишь волосах?
Михраб моих бровей припомнив там,
Как юный месяц, не согнешься ль сам?
Мои ресницы вспомнишь ли, грустя,
Чтоб волос каждый стал острей гвоздя?
Лишь вспомнишь ты мои глаза скорбя,
Пронзит ли боль стоиглая тебя?
Представишь ли мои зрачки себе
Так, чтобы выжглись клейма на тебе?
Вообразишь мои две розы ты, —
[40]Прольешь ли розовые слезы ты?
О родинке моей мечтать начнешь, —
На ране сердца сколько мух сочтешь?
Без моего лица не в силах жить,
Не хочешь ли и солнце потушить?
Лишен беседы сладостной со мной,
Подолгу ль говоришь ты сам с собой?
Лишь память о зубах моих блеснет,
Не превращаются ли слезы в лед?
Когда вообразишь мои уста,
Блуждает ли в небытии мечта?
Не стали б ямки на щеках моих
Колодцами горчайших мук твоих!
Тебе в плену — моих кудрей узлы
Не будут ли, как цепи, тяжелы?
Не сделаешься ль золота желтей,
Припомнив серебро моих грудей?
Не сделаешься ль тоньше тростника,
Вообразив, как станом я тонка?..
В степи ль, в горах обрел обитель ты?
Обрел постель не на граните ль ты?
Где птица счастья твоего? Увы,
Витает над тобою тень совы!
Лань, говорят, теперь вожатый твой,
Кулан теперь там конь крылатый твой;
В твоей же свите состоят теперь
И птица хищная, и хищный зверь;
Львы у тебя — в стремянных, говорят,
Орлы — в бойцах охранных, говорят;
Царя царей теперь ты носишь сан,
Стал, говорят, велик, как Сулейман.
Но если Сулейману ты ровня,
Царицею Билькис сочти меня.
[41] А если же Билькис я не чета,
Твоей рабыней быть — моя мечта…
О, если бы судьба, чье ремесло —
Творить насилье, сеять в мире зло,
Моей горячей тронута мольбой,
Не разлучила бы меня с тобой!
Была б тебе я спутница и друг,
Всегда бы услаждала твой досуг;
Как солнце, озаряла бы твой день,
Была бы ночью при тебе как тень;
Ты б ногу занозил колючкой злой, —
Ресничкой извлекла бы, как иглой;
Я волосами подметала б сор,
Чтоб и соринки твой не встретил взор;
А пылью чтоб тебя не огорчить,
Могла б слезами землю омочить;
Хотел бы ты от скорби отдохнуть,
Склонил бы голову ко мне на грудь;
Сгустился б над тобою вечер бед, —
Лицо открыв, я излучала б свет;
А стал бы долгий день тебе невмочь, —
Волос душистых опустила б ночь;
Как амулет от боли и тоски,
Сплела бы на тебе я две руки;
Ты попросил бы зеркало — и вмиг
Я повернула бы к тебе свой лик;
А воспалился б сердцем и ослаб —
Уст моих сладкий ключ я поднесла б;
Была б твоим светильником в ночи,
А днем хранила б тайн твоих ключи…
Но, если мы — всем любящим пример —
Разобщены круговращеньем сфер,
То сможем ли, хотя б расшибли лбы,
Смягчить несправедливый суд судьбы?..
Но ты в народах мира знаменит
Тем, что тебе — как мягкий воск, гранит.
Тягчайшие страданья стерпишь ты,
Всех бедствий испытанья стерпишь ты,
И хоть со мной в разлуке ослабел,
Но будь, как витязь, доблестен и смел —
И мужество и твердость сохрани,
И в униженье гордость сохрани…
А если скорбь ударит камнем в грудь,
И крика ты не сдержишь — не забудь:
Закон влюбленных не нарушь, Фархад,
Блюди там клятву наших душ, Фархад!
А я, кого разлуки острый меч
На сто частей не пожалел рассечь,
Кого огонь разлуки сжег дотла,
Я — только раскаленная зола.
Но пусть душа на ста кострах горит,
Сильней огня девичий страх горит;
Не испустить на людях вздохов дым,
Не уронить слезы глазам моим!
Будь женщина, как лилия, скромна,
Будь гордою, как кипарис, она;
Пусть, как луна, сияла б красотой,
Луну хоть затмевала б красотой;
Возлюбленной она примерной будь,
Иль даже ветреной, неверной будь, —
Не дай господь ей как-нибудь попасть
В тот плен, которому названье — страсть!
Не дай любви хлебнуть ей через край,
А дашь — мечом разлуки не карай.
Огонь такой любви нет сил снести,
Нет сил, чтоб душу из него спасти.
Спасется ль слабый малый муравей
От сотни жадных, беспощадных змей?
И хворостинке ль тонкой уцелеть,
Когда ударит молнийная плеть?
О, для влюбленных много страхов есть!
Страшней всего, однако, стыд и честь:
Хоть в судорогах бейся день и ночь,
Лишился чести — утешенья прочь!
Позора избежать ведь нелегко
Той, кто в любви заходит далеко.
Пускай вздыхает так, что семь завес
Поднимутся со всех семи небес,
Но ей с лица не снять покров стыда,
Ей от людского не уйти суда…
Твоя печаль, я знаю, тяжела,
Но не подумай, что моя мала.
И все же, вспомнив о тебе, Фархад,
Свои страданья множу я стократ.
Я пленница любви твоей, и вот —
Мой стон, мой вопль пронзает небосвод.
С тобой в разлуке я забыла смех,
Мне без тебя на свете нет утех:
Венец мой царский захватил Хосров,
Мой край родной поработил Хосров;
Я и народ мой жить обречены,
Как совы, в тьму пещер заточены;
Нас всех теперь сравнял надменный враг:
Мы все рабы — царица и бедняк.
Те, кто в плену — мертвы при жизни тут,
Те, кто спаслись — от страха перемрут.
Все эти беды, весь позор, вся кровь —
Всему причиной лишь моя любовь.
Меня народ возненавидит… Ах, —
Его проклятья у меня в ушах!
Стыд перед ним терзает душу мне,
Стыд пред Бану убьет меня вдвойне…
И все-таки скажу я без прикрас:
Моих страданий будь хоть во сто раз,
Не в сто, а в тысячу раз больше будь, —
Но только б на тебя еще взглянуть, —
Клянусь, что буду я тверда, как сталь,
Что отойдет с моей души печаль!
Но и сейчас, в разлуке, в этот час,
Что горше самой смерти во сто раз,
Поскольку я еще дышу пока,
Надежду в сердце я ношу пока.
Конец тогда, когда надежды нет, —
С надеждой можно отстрадать сто лет…
Теперь я об одном тебя прошу:
Письмо, что я в смятении пишу
Пером смятенья, мертвая почти, —
Внимательно прочти и перечти
И, если хочешь облегчить мне боль,
Прислать ответ с посланцем соизволь.
Я сохраню твое письмо-привет,
Как тайный, чудотворный амулет,
Оно послужит для Ширин твоей
Охранной грамотой от всех скорбей…»
