Хоть искренне отречься был бы рад
От своего желания Фархад,
Хоть был он отягчен виной большой —
Однако же всем сердцем, всей душой
Он к зеркалу тому прикован был,
И стыд и смерть принять готов он был.
Он искушенья не преоборол,
И снова доступ к зеркалу обрел —
И снова жадно заглянул в него.
Но было зеркало чудес мертво!
Сократ был прав: из зеркала чудес
Волшебный образ навсегда исчез.
И тут царевич понял: он навек
В страданья ввергнут, обречен навек,
И не спастись от роковой тоски,
Хоть разорвал бы сам себя в куски.
Он размышлял: «Раз жребий мой таков,
И страсти не расторгнуть мне оков,
И смерть моя хоть и близка, но все ж
Вонзит не сразу избавленья нож,
То до того, пока от жгучих дум
Еще не вовсе потерял я ум
И не совсем лишился воли я, —
Обдумать должен все тем боле я.
Благоразумным быть мой долг теперь,
Лишь этот путь сулит мне толк теперь,
Лишь так отца утешить я смогу.
Что из того, что сразу убегу?
Куда уйду один? Где скрыться мне?
Шах разошлет гонцов по всей стране,
Войска он двинет по моим следам,
Схватить меня он даст приказ войскам…
И, несомненно, через два-три дня
В любом убежище найдут меня.
А если вынуть меч и в бой вступить, —
За что же подневольный люд губить?
Ужель народу за любовь его
Моей наградой будет кровь его?
Себя на жертву лучше мне обречь,
Чем на родной народ обрушить меч!
Пусть шах-отец меня потом простит.
Ведь все равно меня замучит стыд.
В лицо народу как я погляжу,
Что богу я в конце концов скажу?
А если б и пойти на тяжкий грех
И обнажить свой меч — один на всех, —
То сколько бы невинных ни убить,
Мне все же победителем не быть!
Я буду схвачен. Если даже шах
И не казнит, — возьмет под стражу шах.
А может быть и так: признает суд,
Что я безумен, — в цепи закуют.
И сколько б я ни клялся, что здоров, —
Как докажу! Закон страны суров.
Себя пока я должен оберечь,
Свои поступки обуздать и речь!..»
Увы, не знал он, что любовь сама
На ветер пустит доводы ума…
Для путешествия морского все
Уже закончено, готово все…
Пошли большие корабли вперед —
За каждым забурлил водоворот.
Пошли за ними стаями челны.
Волнами их вздымаемы, челны
Качались так, как если б в этот час
Удар подземный весь Китай потряс.
Морское дело знают моряки:
Им весла — то, что рыбам плавники.
Усердно корабельщики гребли,
Неслись, волну взрезая, корабли,
Неслись челны — и каждый, словно конь, —
Разбрызгивая водяной огонь…
Два дня, две ночи плыли корабли.
Все ближе к цели были корабли.
Сильней вздувает ветер паруса,
Волна морская, словно бирюза:
Сливаются с водой края небес.
Открылся для Фархада мир чудес:
И вёсел плеск, и мачт высоких скрип,
И вид шныряющих диковин-рыб.
Посмотришь — сердце в ужасе замрет:
Страшилища неведомых пород!
Плывут, как будто горы-острова,
А присмотрись — живые существа.
То — рыбы, а не горные хребты,
Как волны, их узорные хребты.
А скорость их! Небесный метеор
В своем паденье не настолько скор.
Те безобразьем отвращают, те
Ни с чем нельзя сравнить по красоте, —
Так изумительна окраска их,
Все очертанья, вся оснастка их.
Вокруг кишели тучи мелких рыб.
Всю эту мелочь мы сравнить могли б
С густой травой, что буйно, без числа
Вкруг мощных кипарисов проросла.
Немало в море и Фархад и шах
Встречали исполинских черепах.
Их костяные страшные тела
Вздымались над водой, как купола,
Что так вселенский зодчий воздвигал
И сам в пучину моря низвергал.
И неуклюже плавающих вкось
Им видеть в море крабов довелось.
Столкнется с черепахой краб порой —
Столкнулась, ты б сказал, гора с горой.
За рыбами, как тигры вод морских,
Акулы шли и пожирали их.
Их тело — как гранитная гора,
А кожа их — шершавая кора,
И вся в шипах. А пасть откроют — в ней
Не счесть зубов… нет, не зубов — гвоздей!
А на спине — плавник стоит торчком, —
Зови его пилой, — не плавником.
Нет! Копья полчищ моря — тот плавник,
Зубцы твердыни горя — тот плавник!
Вокруг морских собак бурлит всегда,
Как муравейник вкруг змеи, вода.
На суше много хищников живет,
Но их не меньше и в пучине вод.
Кто нужным счел и воды населять,
Оплел сетями и морскую гладь…
