ПРАВДА Спасибо, батя, за науку, Хотя она и тяжела. Но, положа на сердце руку, Она вперед меня вела. В ней суть отчаянно-хмельная, Хвати — И по морю пешком. Из века в век она, шальная, В миру ходила с посошком. Гонимая, И все ж колюча, — Она и в рубище красна. Ходила, дьявольски живуча, И улыбалась, как весна. Как на дрожжах, на ней вскипали Бунты по русским городам, Ее ломали и пытали… Ее в обиду я не дам. Я называю белым белое, А черным черное зову… Пробито сердце неумелое — Я навзничь падаю в траву. И все же вскидываю руку — Как будто в ней Заряд свинца… Спасибо, батя, за науку, Я верю правде до конца. ВОСКРЕСЕНИЕ Невзгодами с лихвой богаты, Живем, Нещадно жизнь кляня… Наваливались дни-накаты Как будто бревна на меня. И вот пришлось: Лежу придавлен Больничной простыней-плитой. Но каждой клеточкой направлен, Стремлюсь отнюдь не в мир иной. Беда, Натешившись досыта, Быть может, стряпает кутью… А вот душа моя открыта, Цветет навстречу бытию. И тянет губы, как теленок (От счастья сам я замычал). Не плакал я, считай, с пеленок, А тут, брат, чуть не подкачал. Гляжу под чуткие ресницы В глаза с веселой синевой: И верю — Ласковей сестрицы Не знал я в жизни никого. Теперь бы давние напасти, Бывалой силы добрый хмель! Я понял, что такое счастье, Познав больничную постель. «Я даже не подозревал…» Валентину Чемсуевичу Теплякову, врачу Я даже не подозревал, Что он живет на свете. В больнице сроду не бывал, Но вот везут в «карете». Теперь лежу. Освобожден От дома и от службы. Владеет мною полусон, А может — что похуже. И надо мною человек, С глазами следопыта, Глядит из-под тяжелых век — Тревожно и открыто. И день, и два — Он все со мной… А я как будто снова Веду с фашистом смертный бой У рубежа лесного. Огнем зажатый с трех сторон, А за спиной — болото. А надо мною крик ворон… И дьявольски охота Мне жить в свои шестнадцать лет, Испить речной водицы. И чтоб не застили мне свет Картавящие птицы. С гранатой я шагнул вперед, Кляня врага безбожно… Очнулся. Нет, не подведет, С таким в разведку можно! БОЛЬНИЧНЫЕ БУДНИ
У каждого своя болячка, А коль своя, Так и мила. Иной готов, о ней судача, Допечь палату добела. Он за день повторит раз двести И про укол, И про клистир… Каталка катит злою вестью, Больничный оглушая мир. Но тут как тут дедок запечный, Затеет важно разговор: Мол, под луной никто не вечный И господа гневить — позор. А сам восьмой десяток кряду Тихонько фукает в усы. — Дедок, годов твоих не надо, Добыть бы сердце, как часы. Нам, право, шутка не помеха, Готовы хохотать до слез. Не от добра идет потеха… Дедок-то прав — Не вешай нос! «Река лежала, как в неволе…» Река лежала, как в неволе, — По ноздри самые в снегу. И у нее в застывшем горле Который месяц ни гу-гу. Лежала тихо и смиренно, Исхоженная вкривь и вкось. Но вот набрякли тропы-вены — Их тело синевой взялось. И я сгорал от нетерпенья, Апрель несуетный кляня, — Когда же кончится мученье? Как будто лед давил меня. Я поторапливал недели И верил — Все же повезет. …И вот тайком встаю с постели Иду к реке, где стонет лед. Не оторвусь, Гляжу на льдину, Что морду сушит на лугу. Не то что выплыть на средину — Шагнуть на льдину не могу. |
