То, что авторы доклада апеллировали даже не к президенту (хотя «Диагноз» отмечал, что только в его силах ввести политику в конструктивное русло), а к общественному мнению, также было необычным для российской практики явлением. За редким исключением прежние аналитические документы такого рода, созданные как диссидентами в 1960—1970-х гг., так и демократами в конце 1980— начале 1990-х гг., были адресованы властям, институтам, организациям (в лучшем случае — своим товарищам по партии в качестве проекта программы). «Диагноз» стал первой заявкой на не связанную с той или иной группировкой вне-институциональную содержательную альтернативу.

Такой подход представлялся наиболее опасным для властей, поскольку чисто экономические доводы можно было парировать различными выкладками, а чисто политические — проигнорировать или же ответить на них какими-нибудь обвинениями. В данном случае (как и впоследствии) анализ и выводы авторов «Диагноза» носили характер мировоззренческой, этической оппозиции; спорить с такой оппозицией на ее языке правительство было не в состоянии [92]. Признаюсь честно, что «Диагноз», поскольку это не детектив и не роман о любви, мне читать было скучновато, но это только до определенного момента. Проблемы, которые встали передо мной в последние годы, оказались чересчур сложными и моя неспособность их решить очень дорого мне стоила. Читая «Диагноз», я, к своему удивлению, нашла ответы на волновавшие меня вопросы. Полагаю, что не я одна прошла через приватизацию, акционирование и тому подобные «новшества», поэтому и осмеливаюсь подробнее остановиться на комментарии отдельных глав «Диагноза», так поразивших меня. Например, такая цитата: «Несмотря на то, что в большинстве негосударственных предприятий контрольный пакет принадлежит государству (свыше 80 % в акционерных обществах и около 60 % в товариществах), отсутствие контроля со стороны собственника позволяет руководству общества фактически полностью распоряжаться его имуществом».

Доказательства тому я часто наблюдала в бывших колхозах и совхозах, в которые ездила в командировки. Приехала я однажды в бывший совхоз, а ныне акционерное общество «Щепкино», что в Аксайском районе Ростовской области. Здесь каждый тракторист, каждая доярка были акционерами, но никто не понимал — какой ему от этого прок? Руководство хозяйства богатело, само хозяйство беднело, что выражалось в снижении поголовья коров, в ухудшении культуры земледелия, в обветшании машинно-тракторного парка… Кроме того, шустрые дельцы, договорившись с руководством АО, быстро переделали баню в пекарню, напрочь забыв о технике безопасности. Единственным вентилятором служила распахнутая дверь. Месили тесто вручную, работали по ночам, зарплату получали чисто символическую. Это было похоже на добровольное рабство. И все то же благоразумное молчание, правда, шепотом жаловались многие. Какой же толк от того, что они акционеры? Руководство с этого имело толк, но не доярки, не трактористы, не те, кто работал в пекарне.

Хорошо известны случаи, когда директора предприятия ежемесячно получали зарплату 60 миллионов рублей, а рабочие не получали ее вовсе[93]. Шахтеры и их семьи ведут полунищенское существование, потому что им регулярно не выплачивают зарплату в течение вот уже двух лет.

Понять, каким образом такое становится возможным, мне помог «Диагноз» и некоторые другие книги Г. Явлинского. Возвращаюсь еще раз к цитате из «Диагноза»: «Несмотря на то, что в большинстве негосударственных предприятий…» Выяснили первое: предприятие (будь то шахта, совхоз, аэропорт) не государственное, а частное. Кто же тогда этот злодей-частник? Тракторист? Шахтер? Да он, если и имеет одну акцию, то от нищеты давно ее продал, а хоть и не продал, с одной акции толку не будет, нужен пакет акций. У кого пакет — тот хозяин.

Читаем цитату дальше: «… контрольный пакет принадлежит государству (свыше 80 % в акционерных обществах и около 60 % в товариществах)». Получается, что хозяином негосударственного предприятия все-таки является государство. Но не стоит торопиться к выбросу негативных эмоций в его адрес, пока не дочитаем цитату до конца: «отсутствие контроля со стороны собственника позволяет руководству общества фактически полностью распоряжаться его имуществом». Выходит, что самый большой злодей не государство, а директор. Государство не контролирует, не проверяет, вот директор и присваивает себе зарплату рабочих, получая по 60 миллионов ежемесячно. Где же на злодея управу найти? Голодовками его не запугаешь, демонстрациями протеста, может быть, слегка позабавишь и только.

В советское время, если директор «химичил» с зарплатой, то на него легко можно было найти управу. Да и сами директора тогда «химичили» со страхом и оглядкой. Сейчас страх переселился в дома рабочих, селян, интеллигенции — страх оказаться без работы, страх перед самой обыкновенной голодной смертью, когда изо дня в день хочется есть, кружится голова и дрожат колени. Неужели больше нет закона? Ведь он же был! Я хорошо помню, был! Когда и кто начал возводить беззаконие в ранг закона? Почему тогда молчал Г. Явлинский и другие профессионалы?

Г. Явлинский не молчал. Он еще в 1990 году разработал совместно со своей группой проект приватизации. Люди (один человек) выкупали у государства предприятие не за ваучеры, а за деньги на открытых аукционах. Новый хозяин (хозяева) обязан был представить программу модернизации предприятия, сохранения и увеличения рабочих мест, расширения производства. За государством оставалась функция контроля, если хозяин не выполнял взятые на себя обязательства, к нему применялись строгие меры, вплоть до банкротства. В 1990–1991 годах еще до сумасшедшей гиперинфляции, «съевшей» все сбережения, многие люди могли пойти на такую приватизацию. Но в 1992–1993 годах стать собственником мог, пожалуй, лишь тот, кто имел либо связи, либо нечестные деньги или много ваучеров.

В приватизации по-Явлинскому ваучеров вообще не было. Он был против разгосударствления даром. В той приватизации, которая вошла в обиход под названием «прихватизация», все было по-другому.

«Главная концепция приватизации по Чубайсу, — пишет Явлинский, — заключается в следующем: собственность должна быть как можно скорее переведена в частную. Неважно, кто первоначально ее получит, достаточно свободной торговли вновь приобретенными правами собственности и тогда более эффективные собственники эту собственность получат»[94]. Далее Григорий Алексеевич объясняет суть ваучеров. В то время как «цены на основной капитал выросли во много десятков раз», рыночная цена ваучера — 20 тысяч рублей. А ведь подлинная стоимость ваучера должна была бы корреспондироваться с общей суммой основного капитала, измеренной в ценах семидесятых — восьмидесятых годов. Вывод Г. Явлинский делает такой: «Вся идея «народной приватизации» фальшива от начала до конца. Общая сумма ваучеров, розданных гражданам, в настоящее время соответствует всего лишь нескольким процентам все той же массы богатства, которую должны были представлять»[95].

Иногда меня посещает мысль от лукавого: а не виновны ли мы сами, позволив себя так обмануть? Вырисовывается образ беззащитного доверчивого существа, почти ребенка, которого обманули злые Чубайсы. Однако в нормальном здоровом обществе народ чаще ассоциируется с русскими богатырями, победителями в войнах…

Вся эта история с ваучерами напоминает мне прекрасно описанную М. Булгаковым сцену в варьете из «Мастера и Маргариты», когда на людей посыпались деньги. «Поднимались сотни рук, зрители сквозь бумажки глядели на освещенную сцену и видели самые верные и праведные водяные знаки. Запах не оставлял никаких сомнений: это был ни с чем по прелести не сравнимый запах только что отпечатанных денег. Сперва веселье, а потом изумление охватило весь театр… Кто-то уже ползал в проходе, шаря под креслами»[96].