Наука и образование — области, достижениями в которых измеряется сила нации, успехи в этих областях делают государство жизнеспособным и конкурентоспособным; вне культуры в узком смысле слова в конце XX века невозможно создание полноценного внутреннего мира человека, а значит гармоничной личности и здорового общества.

Мы выступаем за свободу вероисповедания. Многовековую российскую веротерпимость и отделение церкви от государства мы считаем важными основами нашего общества. Поэтому мы не можем одобрить трату бюджетных средств на возведение гигантских культовых построек, например, храма Христа Спасителя в Москве (лучше спасать то, что мы уже имеем: сотни церквей, ветшающих по всей стране). Сегодня, когда значительная часть населения бедствует, проекты такого масштаба должны осуществляться на основе добровольных пожертвований.

Мы стараемся избавиться от чувства униженности. Мы больше не хотим жить вечными просителями. Ну сколько же можно! Поэтому мы говорим: «Это — наша страна! Мы должны решать и делать, потому что это наше будущее!»

Мы больше не позволим власть имущим унижать и мучить нас, они не имеют на это права. Мы, граждане, на собственные «кровные» нанимаем себе чиновников, аппарат управления — такой, как мы хотим, какой нам больше нравится, который должен делать то, что говорим им мы, граждане, которые им платят!

Мы больше не можем быть безразличны к тому, что происходит и будет происходить за порогом нашего дома. Мы, все жители нашей страны связаны друг с другом и несем ответственность друг за друга. Нам не безразлична гибель каждого Ивана, Петра и Федора, потому что это гибель части России, части нас! Нам не безразлична нищета любого человека, потому что это нищета части России! И нам совсем не все равно, сможет ли тетя Маша дать своим детям достойное образование. Нам вообще не все равно!

Мы все время чего-то боялись с самого утра и до позднего вечера: штрафов и выговоров, вахтеров и швейцаров, начальников и их секретарей. Мы уверены, что секретарша выкинет наше прошение в мусорную корзину, мы готовы к тому, что выключат свет, газ и горячую воду…

Мы не хотим, не должны и не будем больше жить в страхе, потому что мы, россияне, все теперь будем делать сами, и так, как считаем нужным. Но мы будем бережны и аккуратны, потому что не желаем участвовать в разрушениях. Мы стараемся строить новое вокруг старого, а не вместо него. Наш принцип — не навреди.

Мы хотим, чтобы все люди в нашей стране прочно утвердились в этой жизни. И поэтому мы говорим:

Стройте! Богатейте! Создавайте наследство! Мы поставим все законы и конституции на службу вашему наследству, вашему достоинству, вашей жизни.

Говорят, оптимисты надеются, что живут в лучшем из миров, а пессимисты боятся, что это правда. Мы не те, и не другие, мы — реалисты. Мы понимаем, что живем в такое время, когда на плечи и головы россиян чуть ли не ежедневно падают все новые тяготы и беды. Но мы знаем также, что жизнь можно изменить к лучшему.

Мы пытаемся это делать.

Мы предлагаем свои идеи, работу и силы [117].

Я с отвращением отношусь к инфляции и породившим ее глупости и алчности. Я хорошо помню, что еще в 1990 году Г. Явлинский категорически возражал против резкого повышения цен, настаивал на совершенно ином подходе к изменению экономических отношений. В 1992–1993 годах, когда ящик Пандоры уже был открыт и все беды и несчастья вышли наружу, он вновь пытался повлиять на процесс.

Как уже было сказано, правительство Ельцина — Гайдара не спешило брать на себя ответственность за гиперинфляцию. Явлинский и не набрасывался на них, подобно чересчур эмоциональному Аману Тулееву. Он просто проанализировал причины инфляции с экономической точки зрения. Объясняя причины, Григорий Алексеевич особо упирал на то, что это своеобразный «способ добора налогов». Кому и зачем это надо, он рассказывал так просто, что, наверное, будет понятно даже малолетнему дебилу:

— В этой ситуации, помимо секвестирования, ограничения расходов государственного бюджета, государство с 1992 года, то есть с первого же года пост-плановой экономики, стало активно использовать ИНФЛЯЦИОННЫЙ налог. Независимо от намерений непосредственных исполнителей гиперинфляция 1992–1993 годов была не случайностью и не досадной ошибкой, а единственным действенным средством государственной экономической политики, способом добора налогов, который позволил государству как-то удержаться в седле без настоящих рыночных преобразований (нежелание бывшего союзного государства пойти на эту меру привело его к гибели). В этом смысле вся дискуссия прошедших лет между антиинфляционистами и инфляционистами выглядит, скорее, дымовой завесой, рассчитанной на простаков у нас в стране, и за границей. Лучше всего это видно сегодня, когда в изменившихся условиях вчерашние инфляционисты стали самыми ярыми антиинфляционистами.

Механизм инфляционного налога многообразен, в отношении промышленных предприятий он выглядит примерно так. Представим себе предприятие, закупающее сырье и материалы и рабочую силу на 1000 рублей и изготавливающее из этого всего продукцию, стоимость которой на рынке в данный момент составляет 1500 рублей. Если производственный цикл составляет, например, три месяца, то в условиях темпов инфляции 1992–1993 годов за это время цены вырастают вдвое. Готовая продукция продается уже не за 1500, а за 3000 рублей и по правилам бухгалтерского учета прибыль предприятия составляет не 500 рублей, а 2000. Вся эта прибыль облагается налогом, без учета того, что для начала нового производственного цикла предприятию нужно заплатить за сырье, материалы и рабочую силу уже не 1000 рублей, как три месяца назад, а тоже в два раза больше. В результате налогом облагается по существу не только прибыль, но и необходимые издержки производства. Это ведет к неплатежам и свертыванию производственной деятельности, но государство (на данном этапе) благодаря инфляции свой доход получает [118].

В то время как государство укрепляло свои позиции, выбивая костыли из-под отечественного производства и собирая таким образом налоги для комфортной и сытой жизни, сразу раздавался ропот. Причем роптали далеко не одни шахтеры и учителя. Второй съезд Межрегионального биржевого союза, проходивший в Москве в середине мая 1992 года, констатировал следующее. Экономические условия на территории бывшего Советского Союза провоцируют и поощряют развитие нелегального бизнеса, черного рынка, коррупции государственного аппарата.

Одновременно росло напряжение во взаимоотношениях регионов и Центра. В начале 1992 года никто не получал денег из Центра, а налоги аккуратно отчислялись в Москву. Очевидно, наверху не совсем адекватно оценивали ситуацию в провинции. Вообще-то трудно понять как, кто именно и чем оценивал. Ведь, если я ежемесячно выплачиваю налоги, то с моей обыденной точки зрения могу рассчитывать и на зарплату сейчас и на пенсию потом и даже на медицинское обслуживание. Г. Арбатов говорил о шоковой терапии так: «Требовать введения в России рыночной системы то же самое, что убеждать водолаза всплывать на поверхность без декомпрессии»[119].

Провинция не хотела всплывать без декомпрессии и сделала отчаянную попытку оставить налоговые поступления на месте, чтобы было чем платить зарплату бюджетникам и пенсию старикам. Уже в первые годы (1992–1993) около 30 субъектов Федерации перестали вносить в федеральный бюджет свою долю. Они дружно требовали особого режима налогообложения, либо дополнительных федеральных субсидий. На какие же нужды расходовались налоги? К сожалению, в прессе такой информации нет, но некоторые сведения все же просачиваются, особенно, когда они окрашены конфликтом.