Володя честно отвечает:
— Был!
Понтрягин недоумевает:
— Что-то я вас, извините, не помню. Видимо, пропустил… Ну ладно, давайте пойте. Что там у вас?
В этот момент нам, членам «коридорной кафедры», понадобилось зачем-то заглянуть в аудиторию. Понтрягин повышает голос:
— Лещенко, немедленно закройте дверь! Вы что, не видите, идет экзамен? Ходят тут, понимаешь…
То есть возникает ситуация, как бы один в один повторяющая эпизод из известного фильма «Приходите завтра». Но думаю, это не мы, студенты, «разыгрывали» сцены из фильма, а, напротив, авторы картины использовали в своем сюжете столь типичную для творческого вуза ситуацию. Изображать из себя умудренных педагогов перед робеющими абитуриентами было для нас истинным удовольствием. Володя, по его признанию, сразу же понял, в чем дело, но обижаться не стал, и впоследствии мы с ним часто со смехом вспоминали этот случай.
Но ГИТИС предоставлял старшекурсникам и вполне легальную возможность поучать новичков, делиться с ними кое-каким уже накопленным артистическим опытом. Так, четыре человека с нашего курса, помимо меня, еще в институте начали работать в Театре оперетты. И потому с высоты своего положения на встречах с «молодняком», специально для этого устраиваемых, мы охотно просвещали ребят по части актерской жизни, рассказывали, что их ждет впереди. А проще говоря, выпендривались перед ними как могли. Я даже пару-тройку раз приглашал целую компанию первокурсников в ресторан угоститься за мой счет. Для них это, конечно, было верхом шика и необычайно льстило их самолюбию. Ну а я мог иногда позволить себе такое, потому что, во-первых, начинал прилично зарабатывать, а во-вторых, и цены в тогдашних советских ресторанах были вполне терпимыми. Но дело было, разумеется, не в угощении, а в моем доброжелательном к ним отношении и готовности всегда помочь.
И тут самое время ответить на вопрос, который нам с Володей Винокуром постоянно задают уже на протяжении двадцати с лишним лет, — где истоки нашей с ним столь долгой дружбы. Ну что тут ответить? Разве есть какой-то «рецепт» дружбы? Все было как обычно — день за днем, месяц за месяцем, год за годом незаметно складывались поначалу просто приятельские, а затем уже и дружеские отношения. Но была тому еще одна причина. Да простят меня некоторые из Володиных однокурсников, но он уже тогда выделялся среди них своим ярким артистическим дарованием, и знал это. Поэтому, очевидно, когда я уже был достаточно известным опереточным артистом, а Володя еще только студентом второго курса, нас с ним вместе пригласили на актерские пробы в музыкальную картину режиссера Владимира Гориккера «Звезда экрана». Меня пробовали на роль героя, а Володю — на простака, так как фильм представлял собой нечто вроде мюзикла или опереточной истории. И хотя нас с Володей на роли не утвердили, это было для нас лишним поводом пообщаться, поближе приглядеться друг к другу. Затем начались наши с Володей периодические встречи на различных гастрольных маршрутах, где я впервые увидел, как он среди прочих исполняет пародию на Льва Лещенко. Я на него помню, тогда за это не рассердился, в отличие от некоторых моих коллег-артистов, которые вначале выражали по поводу его пародий большое недовольство. Я же, как человек достаточно ироничный и, главное, самоироничный, воспринял Володино лицедейство спокойно. И даже более того, в душе порадовался за себя — ведь стать объектом для пародии может лишь артист с определенным уровнем известности, а иначе как узнает публика, кого изображает пародист?
Но, честно говоря, и у меня не все порой с Володей проходило гладко. Однажды, когда мы с ним были на гастролях в Ереване, я завершал своими песнями большой концерт. Песни были подчеркнуто серьезного, гражданственного характера, и мне казалось, что в данном случае винокуровские пародии на мое исполнение (а Володя шел по программе как раз передо мной) могут создать не совсем выгодный для меня эффект. Надо четко понимать и различать, где есть место смеху, а где — нет. И потому я Володе перед его выходом на сцену так прямо и сказал: «Я тебя умоляю, не делай сегодня пародии на Лещенко! Думаю, ты понимаешь, почему не надо этого делать?» Он кивает: «Да, конечно, понимаю». А потом, когда публика начала вызывать его на бис, тормоза у Володи отказали, и он, как бы сам того не замечая, нарушил свое обещание. С одной стороны, его тоже можно было понять — Лев Лещенко со своей специфической манерой исполнения был тогда для Винокура самым, что называется, «большим шлягером». Когда он пародировал мою «Соловьиную рощу» с характерным покачиванием головой, зал ревел от восторга. Немудрено, что Винокура занесло и он не удержался от того, чтобы блеснуть своим коронным номером… Что было дальше, легко себе представить — не успела публика отойти от хохота, вызванного пародийным изображением Льва Лещенко, как тут же перед нею появляется сам Лев Лещенко с вполне серьезным лицом и соответствующим репертуаром. А настроение у людей еще весьма игривое, то и дело раздаются смешки, хихиканье… В общем, Володя доказал и в этот раз, что он бесспорно, человек талантливый — не каждому дано смешить народ. Но мое состояние в те минуты было, естественно, далеким от веселья. Надо ли говорить, что после концерта я к Винокуру не подошел и вообще с этого момента как бы перестал его замечать. А через неделю он подходит ко мне сам: «Лева, ты прости меня, так получилось, не смог удержаться… Да публика уж очень просила, требовала просто: «Лещенко давай! Лещенко давай!» Что было делать?» Ну, я человек в принципе незлобивый. Ладно, говорю, чего там, замнем для ясности. Короче, помирились мы с ним. Но он дал мне слово, что с этих пор будет прислушиваться к моим просьбам. Хотя, что скрывать, для него это было нелегко, так как две его лучшие работы всегда шли на ура — пародия на Лещенко и пародия на Магомаева. Неплохо у него принимались пародии и на модного тогда эстонского певца Тыниса Мяги, и на знаменитого Вахтанга Кикабидзе. Но кстати, после того, как Буба на него стал обижаться, Володя перестал его пародировать… Так что хлеб артиста-пародиста — не самый легкий на эстраде.
Между тем природа одарила его более чем щедро: он прекрасно пел, великолепно читал эстрадные монологи и фельетоны, хорошо двигался, был артистичен в каждом своем жесте, но самое главное — обладал острым чувством комического. Помню, когда он «включал» эту свою уникальную способность имитатора еще в ГИТИСе, педагоги хохотали до слез. А Петр Иванович Селиванов, наш педагог по вокалу, сказал ему как-то: «Ох, Винокур, Винокур… Не знаю уж, какой из тебя выйдет певец, но как комик ты всегда себе заработаешь на кусок хлеба с маслом…» И точно, всякий раз, когда Володя выходил на институтскую сцену во время наших творческих «вторников» с целью исполнения какой-либо вокальной партии, это почему-то уже само по себе вызывало у присутствующих повышенную веселость. А когда он, и не думая никого при этом специально насмешить, просто клал руку на рояль и; объявлял своим звучным баритоном: «Чайковский, ария Онегина!» — дальше уже ничего не было слышно, потому что в зале раздавался общий хохот. В таких случаях Павел Михайлович Понтрягин начинал кричать: «Винокур! Прекратите паясничать! Уходите со сцены! Выйдите еще раз и объявите номер как положено!» Володя, недоуменно хлопая глазами, уходил за кулисы, затем появлялся оттуда с тем же серьезным видом, как и в предыдущий раз, и точно так же, положив руку на рояль, торжественно провозглашал: «Чайковский, ария Евгения Онегина из оперы…» В зале же в этот момент начиналась уже истерика, люди буквально валились от хохота. Дошло однажды до того, что Понтрягин, доведенный до белого каления, просто-напросто выгнал Володю со сцены, запретив ему какое-то время выступать на «вторниках».
Как бы там ни было, будучи третьекурсником, Винокур уже становится стажером в Театре оперетты, а в 1977 году, по окончании ГИТИСа, приглашается в его штат. Но искусство оперетты не было его планидой. Володю манила эстрада. И вот в 1977 году, став лауреатом Всероссийского конкурса артистов эстрады как артист разговорного жанра, Винокур переходит на работу в Москонцерт. К слову, мастеров этого жанра у нас тогда было раз-два и обчелся — Геннадий Хазанов да Евгений Петросян. Еще не было ни Михаила Евдокимова, ни Ефима Шифрина, ни Клары Новиковой… Так что Володе было где развернуться и продемонстрировать все свои многочисленные таланты. Что же касается наших с ним дружеских отношений, то они начали более-менее укрепляться только где-то после поездки на Универсиаду в Кобе, где нам пришлось провести вместе дней пятнадцать — двадцать. Общение наше стало гораздо содержательнее и активнее, чем было раньше, и из Японии мы, можно сказать, вернулись уже закадычными друзьями. То есть с того момента, как мы познакомились, прошло уже лет десять. Поначалу нас с Володей связывало только творчество, потом мы начали дружить домами. Львиная же доля нашего общения приходилась на совместные зарубежные поездки.
