Главное, что меня в нем восхищает, — так это его абсолютно детская непосредственность. Я никогда не видел Володю смущенным, сконфузившимся, осознавшим какой-то свой очередной ляп или прокол. Ему все как с гуся вода. И вот эта-то его великолепная непосредственность и радостное, оптимистическое восприятие жизни бьют фонтаном изо всех его песен, заряжают окружающих радостью бытия! Поэтому я думаю, что лучшим творением Шаинского, таким, как та же «Улыбка», суждена не просто долгая жизнь — им суждено бессмертие. Непредсказуемость же и импульсивность их создателя просто не имеют себе равных. Является он ко мне однажды с новой превосходной песней «Старые качели». И рассказывает, что автором ее текста является… никому не известная девятиклассница по имени Юля Янтарь! Как попали к нему эти стихи — неведомо, но попасть они могли, конечно, только к нему…

Таким образом, Владимир Шаинский подарил мне четыре блистательных шлягера, четыре хита, имевших в свое время потрясающий успех, — «Белая береза», «Не плачь, девчонка», «Родительский дом» и «Старые качели». Это все — мои песни, не говоря об огромном количестве песен, написанных им для других исполнителей.

Что же еще может быть причиной такой фантастической творческой плодовитости, как не его вечная молодость, вызывающая изумление у всех, кто его знает? Кто еще, кроме него, осмелился бы на такое — жениться на женщине моложе его почти на четыре десятка лет и родить с ней детей? И как мне в таком случае не быть благодарным судьбе за то, что она дарила мне тогда, дарит сейчас и, я надеюсь, еще не раз подарит встречи с такими удивительными, уникальными людьми! С людьми, подобными тем, что повстречались мне когда-то в Доме радиовещания и звукозаписи на улице Качалова…

Главное, что тревожит меня, пожалуй, всю мою жизнь, — это мысль о свойствах человеческой памяти, о справедливости и несправедливости по отношению к ушедшим. Вот, скажем, незабвенный наш Юрий Васильевич Силантьев. Но незабвенным он является, насколько мне известно, только для меня и не очень большого круга знавших и любивших его людей. Что же до остального человечества… Поневоле задумываешься — а нужно ли так пахать, трудиться, мучиться, положить все, что тебе дорого, на алтарь своей профессии, чтобы потом, лет этак через двадцать после твоего ухода, о тебе вспоминали лишь два-три десятка человек? Может быть, плюнуть на все это так называемое «высокое служение людям» да и жить припеваючи в свое удовольствие? Конец-то ведь у всех един!..

Все это поневоле приходит в голову каждый раз, когда я вижу на календаре дату ухода Юрия Силантьева — одного из крупнейших, значительнейших деятелей отечественного музыкального искусства. Достаточно сказать, что созданным им блистательным эстрадно-симфоническим оркестром он бессменно руководил тридцать с лишним лет! Трудяга был такой, что о его ненасытной жажде работы ходили легенды. Вышло так, что и умер он, как говорится, на своем боевом посту. Во время телевизионной записи программы «Песня года» Юрий Васильевич почувствовал себя плохо, прихватило сердце. Силантьев покачнулся, выронил дирижерскую палочку и наверняка упал бы на пол, если бы его не подхватили находившиеся рядом молодые ребята из военного ансамбля песни и пляски. Они бережно уложили его на серую солдатскую шинель, на которой он и пролежал до прибытия машины «Скорой помощи». На этой же самой шипели солдаты и внесли его в «неотложку». Но было, как мне потом рассказывали, уже поздно… Сам я там не был, поэтому рассказываю о случившемся со слов очевидцев. Но я успел на его похороны. Как сейчас помню, стоял жуткий двадцатиградусный мороз. Хоронили мы Юрия Васильевича на «новом» Новодевичьем кладбище, народу собралось не очень много. Пришли несколько человек артистов, самые близкие друзья… Но самым неприятным было то, за что мне стыдно за наше отечество и по сей день, что ни у Министерства культуры, ни у Союза композиторов, ни у одной тогдашней государственной структуры не нашлось денег на похороны и поминки выдающегося артиста, всенародного кумира, человека, вся жизнь которого была отдана беззаветному служению этому самому государству!.. А посему большую часть сходов по погребению и почитанию памяти великого маэстро взял на себя я вместе с Иосифом Кобзоном (хотя не было, кажется, в то время в стране ни одного более или менее заметного исполнителя, который бы не выступал с оркестром Юрия Силантьева). А когда мы несли на плечах гроб до могилы, то, несмотря на мороз, все шли с непокрытыми головами — не могли себе позволить надеть шапки, это казалось нам непочтительным по отношению к Юрию Васильевичу. В результате чего я, помню, заработал сильную простуду. Но на поминки в Союзе композиторов народу собралось уже побольше, пришел весь состав силантьевского оркестра… С тех пор прошло немало лет. Прихожу я как-то на кладбище в день смерти Силантьева положить ему на могилу цветы. И что же? На захудалом, покосившемся могильном камне до сих пор нет даже его фотографии!

Но дело не в памятнике. Кто слышит сегодня на телевидении и на радио записи оркестра Юрия Силантьева? Кто читал какие-то воспоминания о человеке, создавшем, по сути, сам жанр современной отечественной песни? Все лучшие песни Фрадкина, Фельцмана, Бабаджаняна, Колмановского, Флярковского, Френкеля, Шаинского, Тухманова были впервые исполнены и записаны с оркестром под управлением Силантьева — в его трактовке и прочтении. А было ему, когда он умер, всего-то навсего шестьдесят три года… И вот этот грандиозный художник, эта «глыба» в нашем творческом наследии, забыт сегодня полностью, вычеркнут из культурного контекста. Чья это вина или беда — не знаю. Наверное, наша с вами общая. Такие уж мы, видимо, уродились — Иваны, родства не помнящие!

Со Славой Добрыниным я познакомился в конце 1972 года, когда я уже стал лауреатом Международного фестиваля эстрадной песни в Сопоте и был достаточно популярным человеком. Именно тогда я начал ощущать, что мне как исполнителю явно не хватает музыкального материала с подчеркнуто современной стилистикой. Трудно уже было игнорировать тот факт, что, помимо советской песни, на отечественной эстраде возникает новое художественное направление, порожденное музыкой «Битлз», которое выражает взгляды наиболее продвинутой молодежной зрительской аудитории того времени. Вот эти-то новейшие веяния и олицетворяли собой такие яркие, не похожие на всех других музыканты, певцы и композиторы, как Александр Градский, Вячеслав Добрынин, Сергей Дьячков, Юрий Антонов, которые писали и исполняли музыку в современной манере, вели поиск новых музыкальных форм. Естественно, меня, как молодого исполнителя, тянуло к ним. Несмотря на успех у нашей «взрослой» аудитории, настроенной в общей массе на песню гражданственного, лирического звучания, мне конечно же хотелось петь и для молодого поколения, интересующегося западной музыкой. К тому же следует учесть и мое юношеское увлечение рок-н-роллом, который я пел уже тогда, когда еще и не помышлял даже о певческой карьере. Свою роль в этой ситуации сыграло и Гостелерадио, штатным сотрудником которого я являлся целых десять лет и где весь мой вокальный репертуар был жестко запрограммирован в соответствии с господствующей идеологией. Поэтому там априори не могла звучать музыка Добрынина, Антонова, Дьячкова и иже с ними. Но одно дело — официозная структура радио, другое — живая концертная аудитория, постоянно требующая от нас, эстрадных исполнителей, чего-то нового, соответствующего духу времени.

Успех на концертной эстраде был в принципе эквивалентен количеству песен, так сказать, «неофициозного» характера. И вот как-то на концерте в Астраханском цирке я услышал, как мой приятель и коллега Володя Арустамов исполняет прекрасную мелодичную песню под названием «На земле живет любовь». Звучала она до того свежо, раскованно и современно, что я не удержался от вопроса: