Новость, распространившаяся по утреннему городу, оказалась столь же неожиданной для Клодия, как и для всех остальных. Охваченная восторгом победы толпа хлынула на Палатин и захватила дом Цицерона. Особняк несчастного изгнанника, его гордость и радость, наиболее очевидный для общества знак его успеха, был разгромлен. Затем к делу приступили рабочие. На глазах переполненного Форума дом разобрали буквально по кирпичику, а рядом, бросая тень на обломки, высился особняк Клодия во всем своем неприкосновенном величии. На тот случай, чтобы этот акт отмщения не был списан на своеволие толпы, а был воспринят как справедливое наказание врагу народа, трибун срочно провел еще один законопроект, на сей раз официально осуждавший Цицерона. На месте, где находился дом преступника, предстояло воздвигнуть храм Свободы. Оставшуюся землю аннексировал Клодий. Все это было прописано на бронзовой пластинке, которую трибун с самым суровым выражением на лице доставил на Капитолий и выставил для публичного ознакомления. Там табличке надлежало вечно оставаться в качестве свидетельства его славы и преступлений Цицерона. Стоит ли удивляться тому, что борьба за власть в Республике приобрела столь свирепый облик, если победа венчалась столь сладостной наградой.

Пока безутешный Цицерон влачился из Рима в изгнание, начиная путь, которому суждено было завершиться в глухом уголке Македонии, Цезарь устремился на север. Теперь, когда смертельная схватка между великим оратором и Клодием завершилась, у наместника Галлии не оставалось более причин задерживаться на окраинах столицы. Обстановка за Альпами становилась все серьезнее. Военные отряды германцев начали переправляться через Рейн, и волны этих вторжений уже докатывались до римской границы.

Цезарь, как обычно путешествовавший с бешеной быстротой, направился непосредственно в точку максимального приложения сил. На дорогу из Рима до Женевы ему потребовалось восемь дней. Непосредственно за озером Леман, на границе, находился длинный и устрашающий караван фургонов. Гельветы, жители Альп, утомленные своим горным отечеством, намеревались перебраться на запад. Новый наместник немедленно распознал представившуюся ему прекрасную возможность. Для начала он объявил туземцам, что рассмотрит их желание пройти через римскую территорию — а потом немедленно перекрыл границу. Для этого форсированным маршем были отправлены пять дополнительных легионов, из которых два составляли новобранцы. Обнаружив, что граница закрыта, гельветы направились на запад, в обход нее, всем своим караваном, насчитывавшим 360 000 мужчин, женщин и детей. Цезарь следил за их переходом в свободную Галлию. Захватив гельветов врасплох, он напал на их арьергард, а когда они в свой черед нанесли удар, Цезарь победил их во второй раз в свирепом бою. Уцелевшие запросили мира. Цезарь приказал им вернуться домой.

Победа была ошеломляющей — и абсолютно незаконной. В предыдущем году были приняты новые меры, регулировавшие злоупотребления провинциальных губернаторов и сдерживавшие их амбиции. Авторство принадлежало никому иному, как самому Цезарю. Вступив в бой с племенем, не подчинявшимся Республике, на территории Риму не принадлежащей, он совершенно откровенно нарушил свой собственный закон. Его враги в Риме поторопились указать на эту ошибку. Катон впоследствии даже предложил, чтобы Цезаря выдали племенам, подвергшимся его нападению. Многие сенаторы считали галльское приключение одновременно незаконным и несправедливым.

Однако большинство граждан придерживались другого мнения. Военный преступник для одних был героем войны для других. Переселения варваров всегда были кошмаром для Рима. Когда на севере начинали громыхать фургоны, отзвуки их движения эхом прокатывались над Форумом. Республика не знала более страшного пугала, чем бледнокожий, рослый и косматый галл. Конечно, Ганнибал стоял у ворот Рима и метал через них копья, однако ему не удавалось вторгнуться в сердце Республики. Лишь галлы сумели это сделать. Некогда, в начале IV века до Р.Х., орда варваров без предупреждения перевалила через Альпы и, преследуя бежавшее в панике римское войско, вошла в Рим. Лишь Капитолий остался неприкосновенным, но и ему не удалось бы устоять, если бы священные гуси Юноны не предупредили гарнизон о внезапном штурме. После того как галлы, натешившись убийствами, грабежом и поджогами, отступили столь же неожиданно, как и пришли, за спинами их остался город, решивший никогда более не переживать подобных бед. Так ковалась сталь, позволившая Риму сделаться властелином мира.

Тем не менее воспоминания о галльском нашествии оставались свежими даже по прошествии трех столетий. Каждый год в городе распинали сторожевого пса в качестве посмертного наказания тем собакам, которые не залаяли при нападении на Капитолий, в то время как гусей Юноны, в качестве воздаяния за данное их предками предупреждение, приносили понаблюдать за этим спектаклем на пурпурных, шитых золотом подушках. Более практичной мерой являлось учреждение вспомогательного фонда, который можно было использовать лишь в случае второго вторжения варваров. Даже тогда, когда Республика стала сверхдержавой, эта мера продолжала считаться вполне разумной. Когда люди жили не как граждане, а почти как дикие звери, никто не мог сказать, в какой форме обнаружится их варварство. Народ Республики помнил о том, как племя лишенных человеческого облика чудовищ-великанов, числом в целые триста тысяч, вдруг нагрянуло на город, придя от самого ледяного края мира, из северных пустынь, уничтожая все на своем пути. Мужчины этого племени ели сырое мясо; женщины нападали на легионеров с голыми руками. Если бы Марий в двух блестящих победах не уничтожил захватчиков, тогда Риму да и всему миру вместе с ним пришел бы конец.

Шрамы подобного масштаба сглаживаются не скоро. Так что не стоит удивляться тому, что большинство граждан, услышав о поражении гельветов, ни в малой степени не беспокоились о том, что при этом могли оказаться нарушенными какие-то законы. В конце концов, разве может быть возложена на проконсула более важная обязанность, чем обеспечение безопасности Рима? Цезарь безупречно отвергал обвинения в охоте за славой. Речь шла о безопасности его провинции и всей Италии в целом. Пока за римской границей обретаются беспокойные племена, в невежестве своем отвергающие правила цивилизованного поведения, опасность не исчезает. Благодаря этому логическому ходу, привычному для многих поколений римлян, нападение на гельветов можно было считать актом самозащиты, как и всю начатую Цезарем кампанию, — ибо, отправив гельветов назад в родное им отечество, исполнять роль буфера между германцами и его провинцией, он отправился на восток, разбираться с самими германцами. Тот факт, что королю этого племени был дарован официальный титул «друга римского народа», не имел для Цезаря никакого значения. Германцев успешно спровоцировали на битву, победили, а потом загнали обратно за Рейн. Там, в мрачных и сырых лесах, им и полагалось обретаться, но только не возле провинции Цезаря — и только не в Галлии.

Об обеих Галлиях помалкивали. Зимой 58–57 гг. до Р.Х. вместо того чтобы вернуть свои легионы назад в провинцию, Цезарь оставил их зимовать в сотне миль к северу от границы, в глубине территории предположительно независимого племени. И снова незаконная мера была оправдана проконсулом как акт предупредительной обороны. Такой аргумент, возможно, и удовлетворил общественное мнение в Риме, однако ничем не мог успокоить возмущение, охватившее Галлию. Соседи только начинали осознавать всю полноту последствий новой политики Цезаря. Какую именно границу сочтут римляне пригодной для обороны? Если на востоке ею станет Рейн, то почему им не установить ее по проливу, отделяющему на севере Британские острова от континента, или по берегу Атлантики на западе? Над замерзшими лесами и полями, из деревни в деревню, из дома вождя в дом вождя переносился один и тот же слух: римляне намереваются «умиротворить всю Галлию».[183] Воины начищали свои богато украшенные щиты, юноши, стремившиеся доказать свою пригодность к бою, в полном вооружении вброд переходили подернувшиеся коркой льда ручьи, соперничавшие племена стремились урегулировать разногласия. Свободная Галлия готовилась к войне.