— Кто там?

Голос недовольный, капризный. Ну ничего, женщин надо брать обаянием. Вячеслав Иванович улыбнулся и ответил грудным вибрирующим голосом, каким обычно не говорил, потому что этот тембр требовал специальных усилий:

— Вы меня не знаете, девушка, но мне нужно с вами поговорить.

Зазвенела цепочка — знакомый звук, пришедший, наверное, тоже из забытого детства: сейчас дверные цепочки как-то меньше в ходу. Дверь приоткрылась.

— О чем таком поговорить?

Пока не заметно было, чтобы обаяние подействовало, но Вячеслав Иванович продолжал с той же интонацией

— Я надеюсь, вы мне поможете. Кто же еще поможет, если не симпатичная девушка! — Лица ее в узкую щель было не разглядеть, но тем более! — Скажите, может быть, у вас в квартире есть кто-нибудь, кто здесь пережил блокаду? Понимаете, я ищу родственников.

— Вывелись! У нас все новые! Тоже, спохватились! Сорок лет прошло, а всё ищут. Жить надо, а не вспоминать! Ходят! А может, приглядеть квартиру, которая пустая днем? Знаем, слыхали! И нечего улыбаться!

Нет, Вячеслав Иванович все же не очень верил, что сразу же встретит старичков, помнящих его младенцем, — но такого не ожидал!

— Ах ты стерлядь!

— Сам ты судак сушеный! Ходят! Блокада да блокада— надоело! Знаем таких, носятся с собой: «Мы блокадники, мы коренные!» Может, обидно, что сытно едим? Поголодать прикажете! Жить потому что надо, хватит уж вспоминать!

— Вот стерлядь! — И добавил прямо: — Стерва то есть.

Эрик залаял, и эхо гулко ответило со всех этажей.

— Хулиган! Собаку спустил! — завизжала женщина и захлопнула дверь.

Ничего себе начало! Вячеслав Иванович снова выругался, чтобы отвести душу. Есть же паразитки на свете! Именно бабы — мужик бы никогда так не облаял. И ведь какой-то дурак на ней женат, наверное, — девушке-то за тридцать точно. И Вячеслав Иванович невольно порадовался своему холостому состоянию.

Он разозлился, но и мысли не мелькнуло прекратить поиски. Может быть, даже наоборот: раззадорился.

Квартира этажом ниже имела номер шестьдесят восьмой — значит, снизу идут по порядку. Единственный звонок, никаких табличек. Вячеслав Иванович нетерпеливо позвонил.

Снова легкие шаги — и дверь распахнулась. Без расспросов, без цепочки. В дверях стоял мальчик. Не нажимая на обаяние, Вячеслав Иванович повторил свои объяснения. Мальчик выслушал и сказал серьезно:

— Вам следует поговорить с бабушкой. Так и сказал: «Вам следует».

— А дома бабушка?

— Дома. Заходите, пожалуйста.

Как все просто: следует поговорить с бабушкой, и бабушка дома!

Эрик потянул внутрь — наверное, решил, что пришли еще к одному заказчику.

— Бабушка в комнате, только у нас кошка, поэтому пусть ваша собака посидит в прихожей.

Вячеслав Иванович всегда считал, что Эрика оскорбляют, когда называют в женском роде, поэтому он сразу возразил:

— Это кобель, настоящий мужик. — Ему нравилось произносить слова «кобель» и «сука» — вполне приличные слова, их печатают и в книгах по собаководству, а некоторые чересчур жеманные люди (стыдливцы и стыдливицы, как презрительно говорил Вячеслав Иванович) считают ругательствами. — Я привязывать не буду, он очень умный и посидит так. И не бойся, он не кусается.

— Я не боюсь. Собаки вообще зря не кусаются, — сказал серьезный мальчик. — Подождите, сейчас я скажу бабушке.

Вячеслав Иванович осматривался, надеясь на новую вспышку воспоминаний. Темные обои придавали прихожей мрачный вид. И рисунок их какой-то странный, несовременный. Похоже, здесь не делали ремонта с довоенных времен. Но никакие воспоминания не оживали.

— Заходите, пожалуйста. Только говорите громче: бабушка не очень хорошо слышит.

Бабушка оказалась женщиной маленькой и строгой. Она встала навстречу — подтянутая, без малейшей сутулости, — протянула Вячеславу Ивановичу руку. Пожатие ее оказалось крепким, не старческим.

Вячеслав Иванович сразу уверился, что здесь он что-нибудь узнает — нападет на след, как пишут в детективах (а он очень любил детективы, да, впрочем, и не верил, что кто-нибудь их не любит), потому что сама комната как бы излучала воспоминаниям такого же старинного рисунка обои, как и в прихожей, но только светлые — изначально, наверное, голубые; сборная, но сплошь дедовская мебель; множество разностильных картин на стенах — чьи-то портреты, романтические пейзажи с водопадами и руинами, тщательные акварели, изображающие похожих на оловянных солдатиков военных в не то гусарских, не то драгунских мундирах. Вячеслав Иванович такие с удовольствием и у себя бы развесил— все бы знакомые завидовали и спрашивали, где достал…

— Здравствуйте, молодой человек. Извините, что я не пригласила вас вместе с вашей собакой, но у нас здесь кошка, она очень нервная.

Вячеславу Ивановичу нравилось, когда его называли молодым человеком, потому старушка показалась ему еще симпатичнее. Да и говорила она как раз так, как надо: с какой-то странной интонацией — не с акцентом, но и не так, как говорят теперь. Видно, и интонация из прежних времен.

— Что вы, он умный, посидит спокойно, — лишний раз похвастался способностями Эрика. — У него все службы сданы на первую степень. Это вы извините, что я неожиданно, да еще с громадным псом.

Все-таки не решился сказать при старушке «с кобелем».

— Ничего, я собак люблю. А кошка наша нервная, потому что травмирована в детстве. Ее подобрал вот Костя полумертвым котенком. Ее одна негодяйка тут у нас выбросила с пятого этажа. Костя когда принес, я посмотрела и сказала: «Ей не жить, но пусть перед смертью узнает, что не все люди такие, как та!» Маленький котенок, но мне перед ним было стыдно за людей. Вам не бывает стыдно за людей?

Вот уж не ожидал Вячеслав Иванович такого вопроса. А сам вопрос понравился, можно пустить в ходе при случае. Только вот и ответить надо на уровне: пусть старушка сразу поймет, что имеет дело с человеком культурным.

— Бывает! Но люди очень дифференцированные: есть, за которых никогда не стыдно, и наоборот. Не все, но некоторые.

— Вот именно, не все! Если бы все, то и жить невозможно. Но ведь делается в мире много такого, отчего стыдно за людей. Я потом ее встретила на лестнице и сказала: «Бог вас за это накажет!» А она: «Бога нет». А я: «Для вас — найдется!» И она испугалась. Но вот наша Мисси не умерла, выросла. Хорошая кошка, разумная во всем, только нервная. Но это ей простительно, не правда ли? Мисси! Где же она? Спряталась от нового человека. Но я заболталась, а это уже менее простительно. Костя сказал, здесь у вас когда-то жили ваши родственники? Но в этой квартире кроме нас…

— Нет, не в этой квартире! — поспешно и не слишком вежливо перебил Вячеслав Иванович, потому что испугался, что старушка заподозрит, будто он претендует на площадь, и замкнется, скроет, если и знает чего. — В квартире не в этой, не сомневайтесь! В доме в целом. А конкретнее, по вашей лестнице. Вот я и хочу найти исконных жильцов.

— Понимаю-понимаю! Как ваша фамилия?

Вячеслав Иванович подумал с превосходством, что старушка хоть и интеллигентная на вид, а соображает не очень: если бы он знал фамилию, неужели бы ходил расспрашивать по квартирам? Но постарался свое превосходство скрыть, заговорил нарочно даже как бы извиняющимся тоном:

— Такой поворот получился, что фамилии своей настоящей я не знаю. Настоящая коллизия. Подобрали, а я еще фамилии не усвоил по малолетству. Или забыл с голоду. Славиком звали, это аргумент твердый. Мою фамилию, с которой живу, мне приписали в детдоме, она вам ничего не подскажет. Вообще-то красивую, я претензий не имею, но для поисков она совершенно инертна.

— Да, ребенку потерять фамилию легко. Но все-таки давайте назовемся и познакомимся. Мне следовало сразу, но я вас заговорила. Я Каменецкая Вера Николаевна.

Назвался и Вячеслав Иванович, улыбкой и жестами показывая, что фамилией он представляется искусственной, никак не отражающей его подлинной сути, но ничего не поделаешь, другого выхода у него нет; назвался, снова пожал протянутую сухую ладошку — и снова удивился крепости рукопожатия старушки.