Следующими постоянно использующимися блюдами были борча и варка. На борчу шло всё то, что оставалось в рыбе после отделения от нее юколы, — кости, мякоть, частично кожа. Все это сушилось, потом истиралось в деревянных ступах и хранилось и виде сухой волокнистой кашицы. А «варкой» называли ту же «борчу», но проваренную в рыбьем жиру. Хозяйки готовили также «топтаники», напоминавшие обычные российские пироги, но с той разницей, что готовились они целиком из рыбы. Из мороженой икры ряпушки пекли также оладьи, «барбаны» (толстые колечки) и даже блины, которые по толщине и форме почти не отличались от мучных блинов. Все это испекалось на жиру озёрного чира без какой-либо примеси животного масла. Рыбными деликатесами считались также мороженая налимья печенка (макса по якутски) и жирный рыбий горб, который ели сырым, без соли.
Мясо для русско-устьинцев было большой роскошью. Случайно подстреленный дикий олень, или добытый на переправах мигрировавших стад весной и осенью, заготовленные с лета и проквашенные линные гуси, куропатки, зайцы («ушканы») да кое-какая перелетная дичь — вот и весь их мясной рацион. Из мелко нарезанного мяса гусей, диких уток и гагар делался так называемый «кавардак», когда эта смесь жарилась в собственном соку. Поджаренные на рыбьем жиру мелкие кусочки оленины назывались «coлянкой». Мясными деликатесами считались олений язык и губы, сырой мозг из оленьих ног, сухожилия оленя и гусиные лапки, которые грызли сырыми.
Соприкоснувшись близко с жизнью русско-устьинцев, Владимир Зензинов удивлялся, что при таком «рыбном» питании и при полном отсутствии молочных продуктов, фруктов и овощей у жителей Русского Устья не наблюдалось серьёзных заболеваний. Цинги они не знали, и о ней даже от предков своих не слыхивали. Моровые язвы — корь и оспа, — от которых вымирали целые рода коряков и якутов, косвенным образом задевали и русско-устьинцев: часть поселенцев, по-видимому, гибла. Но в целом колония уцелела, и спасало её, вероятно, то, что жили люди не в одном компактном посёлке, а были рассредоточены по многим местам на протоках Индигирки и редко соприкасались. Зензинов в 1912 году насчитывает в дельте Индигирки около 20 «дымов», отстоящих одно от другого на десятки километров. А в центральном поселке, собственно в Русском Устье, имелось в то время всего 6 домов, в которых жили люди.
Дома в центральном поселке, по сведениям А. Г. Чикачёва [10], — это рубленые русские избы, но с плоскими крышами. Более зажиточные хозяева жили в домах пятистенках, где, как и на Руси, имелись горница и прихожая, а вдоль стен размещались широкие лавки (Чикачёв, 1990). Оконные рамы держались на задвижках из мамонтовой кости. В рамы вместо стекол вставлялась слюда, которая зимой заменялась льдинками. Сени всегда имели два выхода, и двери в них открывались вовнутрь. Это на случай снежных заносов, чтобы можно было из дома выйти. Делом чести хозяев было содержать зимние дома в чистоте. Полы в избах мыли горячей водой, а половицы иногда скоблили, очищая от грязи (как в русских избах на Вологодчине, где полы мыли с дресвой). Избы в тёмное время освещались «лейками», то есть плошками, в которые наливался рыбий жир и опускался фитиль, скрученный из тряпок. Лейки изрядно коптили, поэтому над ними подвешивался матерчатый абажур, предохранявший потолок избы от копоти.
Летом семьи русско-устьинцев жили в «русских урасах», как они сами называли свои жилища. Урасы являли собой пирамидальные сооружения четырёхгранной формы. Четыре жерди по углам («козлы»), к которым крепятся рейки, а к последним уже потолочный настил, покрытый дерном, и стенные доски, плахи или тонкие жерди, в зависимости от того, какой материал имелся под рукой. В стенах проделывали окна со «стеклами» из налимьей кожи, а в средине потолка — отверстие для отвода дыма. Под отверстием на полу ставился деревянный ящик, набитый песком — «шесток». Двери крепились в углублениях («пятах») на деревянных чурках и открывались наружу. Под потолком юрасы укреплялись две параллельные рейки («грядки»), к которым подвешивалась юкола для копчения, К грядкам же крепился крюк, за который подвешивали котел или чайник. Пол в урасах был земляной.
Из-за нехватки леса нередко строили маленькие избушки наподобие якутского «балагана». Называли их «юртушками» (примерно такой же тип жилищ был обнаружен при раскопках заполярной «Мангазеи» [10]). Кроме жилых, каждая семья имела и хозяйственные постройки: амбары, погреба, сараи для хранения собачьего корма («коспохи») и для хозяйственного инвентаря («рубоделы»). Некоторые состоятельные хозяева на зимних заимках имели «баньку» — небольшой амбар с деревянным полом. На шестке посредине «баньки» укладывались камни, нагреваемые огнем в камельке. Это почти что чёрные бани с «каменцами на севере европейской России, где нагретые камни давали тепло и согревали воду в ушатах.
От морозов в зимнее время русско-устьинцев спасала меховая одежда, материал и покрой которой были почти целиком заимствованы у коряков и чукчей. Но назывались меховые изделия чаще по русски, к примеру, зимний головной убор назывался «малахай». «Он изготовлялся из пыжика, опушался мехом бобра или росомахи, а внутри подбивался мехом песца или пыжиком. На дорогу в сильные морозы надевался сверху еще дорожный малахай, сшитый из волчьей шкуры.
Главной защитой от морозов была кухлянка — большой меховой тулуп с капюшоном, сшитый из оленьих шкур. Под кухлянку поддевалась меховая рубашка из летних оленьих шкур длиной до пояса, называемая «дундук». А в особо сильные морозы поддевался «паровой дундук», то есть две меховые рубашки, вдетые одна в другую. Сверх «дундука» для предохранения его от влаги надевалась камлейка» — широкая матерчатая рубаха с капюшоном. На ногах штаны чукотского покроя, сшитые из камуса, — шаровары «чажи». Обувь — ботинки из кожи оленьих ног с подошвами из шкуры старого оленя — надевалась на шаровары. Вот в такой упаковке охотники ездили зимой проверять пасти.
Женская одежда была чисто русского покроя: обычное платье — «капот», прикрывавший икры ног, длиной почти до пят, сборчатая юбка, кофта с длинными рукавами, полотняные или ровдужные штаны, меховые или замшевые сапожки. Зимой женщины носили жакеты, подбитые изнутри песцовым мехом и с меховым воротником. Манжеты, карманы и полы жакетов обшивались мехом лисицы, росомахи или тарбагана. На голове поверх платка носили лисью или бобровую шапку-ермолку. Женская обувь — торбаса — шилась из оленьего камуса, с подошвой из шкуры старого оленя, мехом внутрь. Под обувь натягивались меховые чулки («чажи»), сшитые из подстриженной шкуры молодого оленя. Торбаса окаймлялись цветной тканью с вшитым мелким бисером.
Летом мужчины и женщины во время рыбной ловли надевали «бродки» — мягкие сапоги из ровдуги. Головки таких сапог изготовлялись из кожи нерпы. Носили также непромокаемые сапоги из лошадиных кож — «сары», приобретавшиеся у якутов. На руках летом носили «персчанкты» — перчатки, сшитые из ровдуги и вышитые по верху, зимой — рукавицы из оленьих ножных шкур.
Судя по описаниям жизненного уклада русско-устьинцев, в нём много общего с недавним жизненным укладом крестьян европейского севера России. В семейных отношениях, в свадебных церемониях, в праздничных торжествах, в ритуалах похорон просматриваются российские обычаи и традиции. То же самое касается поверий, примет, предсказаний. Хотя русско-устьинцы были православными христианами, посещали свою неказистую церковь, держали в домах иконы, усердно молились, крестили детей, но в душе они оставались язычниками: верили в нечистую силу, в лешего («сендушника»), в домового («сушедко»), в русалок («водяных хозяек»), в нечистую силу («пужанок»). «Сендушник», по их представлениям, напоминал гоголевского чёрта. Он принимал облик людей, иногда появлялся в урасах и был даже непрочь сыграть с желающими в карты. А распознать его можно было по примете — он панически боялся масти треф.
Гадания девушек в крещенскую ночь удивительно похожи на такие же в Вологодской области: то же кидание башмачков через плечо, зеркало в бане полуночью, чашка с водой на морозе и прочие. Приметы у русско-устьинцев были свои, но вот общеизвестная примета: если уголёк выскочил из печи на пол, то в доме будет гость. Редкая хозяйка в доме на Руси, где есть русская печь, не вспомнит эту примету, если «стрельнул» уголёк.
