— Ах так, ну что ж, благодарю.

Я уже кладу трубку, но доктор окликает меня:

— Алло! Товарищ Бребенел! Еще минуту!

— Да, я вас слушаю.

— Не думаю, что тут есть какая-то связь, но я сейчас вспомнил: давно, лет пятнадцать назад, у Дана была в тех краях мастерская, где-то на чердаке. Точно не знаю, я там никогда не был, но он упоминал, что в четырехэтажном здании. Только он туда давно не захаживал…

— А не осталось ли там что-то из его работ?

— Ни в коем случае.

На этот раз он готов повесить трубку, и теперь мой черед задержать его.

— Еще одна деталь, доктор… Вряд ли вам это известно, но возможно, вы все же что-то слышали, возможно, Дан Сократе как-нибудь обмолвился…

— О чем именно?

— У вашего покойного друга были в начале прошлого года какие-то крупные покупки или другие значительные расходы?

— Минутку, я подумаю…

Я жду без особой надежды. И в самом деле:

— Как будто нет, — отвечает доктор. — По крайней мере мне ничего не известно.

— Ну что ж, спасибо и извините. Я спрошу Адриану.

— Ничего — ничего.

Без толку прождав несколько часов, я заснул с мыслью о загадочном автобусном билете. Не исключено, конечно, что его владелец проехал по более короткому маршруту, скажем до" Бульвара" или до" Консерватории", но как-то не верится, чтобы молодой мужчина, да еще такой могучей комплекции, как Дан Сократе, стал бы садиться в автобус ясным летним вечером (в августе не было ни одного дождя) на столь пустяковое расстояние. Тем более тридцать шестой ходит так редко, что скорее дойдешь на руках, чем его дождешься. На эту тему даже юмористы упражняются…

К тому же очень кстати всплыла бывшая мастерская. Разрозненные детали начинают связываться: история пятнадцатилетней давности, загадочный телефонный звонок, брошенная мастерская… Реальная это связь или одна видимость, пока не знаю, но чувствую, что мне придется провести некоторую часть своей жизни на перекрестке улиц Берзей и Штирбея — Воеводы.

Прекрасная погода, солнышко, довольно тепло. Осень умирает с достоинством. А я прогуливаюсь, руки за спину, в таком темпе, какого не мог бы себе позволить, будь я в форме. Мысленно я готовлю себя к тому, что придется целыми часами, если не днями, толочься на перекрестке, где, по всей вероятности, Дан Сократе вышел из автобуса почти два месяца назад, преследуя неизвестную мне цель. Пока что я топаю по тротуару Академической и вдруг слышу:

— Густи!

Адриана кричит мне через дорогу. В тот же момент я с удивительной четкостью вспоминаю ее слова, которые на вернисаже пропустил мимо ушей, но которые запечатлелись — вероятно, против моей воли — в том, что мои коллеги по женевскому семинару торжественно нарекли бы подсознанием. Прошло три дня с тех пор, как Адриана пригласила нас всех, то есть Виорику, Мирчу Рошу, Паула Чернеску и меня, на свой сотый спектакль по пьесе настолько знаменитой, что я не упомню названия. Черт побери, я пообещал пойти — и забыл! А главное, в тот вечер в" Атене — паласе" ни Виорика, ни Мирча Рошу ни словом не обмолвились о приглашении. Они-то сами пошли?

Перехожу улицу и, еще не шагнув на тротуар, начинаю извиняться: провалы в памяти; признаки склероза; маразм крепчает.

Хорошая шутка, но бородатая, тех, тысячелетней давности, времен, когда я называл Адриану своей женой и владычицей. Осведомляюсь:

— А остальные были?

— Все были. Представь, даже Атена, Данова сестра. Я пригласила ее больше из вежливости, не думаю, чтобы она за всю жизнь хоть три раза сходила в театр. Они были очень милы, принесли мне цветы за кулисы, навестили в антракте, после спектакля пригласили выпить с ними, но я не пошла. Я не хочу изображать траур, Густи, но, поверь, мне и правда не до того.

Мы проходим вместе несколько шагов, и она останавлиается.

— Кстати, знаешь, какие на меня ужасы чуть не свалились на этом самом сотом спектакле?

— Ужасы?

— Самые настоящие, дорогой. В третьем акте, там действие происходит в кафе на Плас — Пигалъ, мне приносят пирожное, которое я должна съесть. У нас это называется" съедобный реквизит". На каждом спектакле наш реквизитор, Андрей, здоровила вроде тебя, но лет на десять моложе, бегает сюда, в" Альбину", и приносит мне эклер. Можешь себе представить, для кондитерской это тоже был юбилей — сотый эклер, который играет в нашем театре…

— Так что же произошло?

— Погоди, не спеши. В спектакте был новый ввод. Дебютант так волновался, что пропустил целую страницу текста, и у меня не хватило времени на пирожное. Я его и надкусить не успела, даже жалко было! Потом Андрей, который у нас заодно и статистом, убирает со стола, уносит нетронутое пирожное за кулисы, где и лопает его с большим аппетитом, да мне же еще и гримасы строит: ага, дескать, увел из-под носа!

— Ну и.,

— Ну и сегодня утром прихожу на репетицию и узнаю жуткую новость: нашего реквизитора увезли на" скорой" с тяжелым отравлением — пирожное оказалось не того… Я отложила репетицию, и мы все вместе поехали в больницу, поговорили с врачами, вроде бы он сейчас уже вне опасности. В" Альбине" грандиозный скандал. Санэпидемстанция бушует. Заведующий рыдает, рвет на себе волосы и клянется, что пирожное было свежайшим, теперь там всякие проверки, перепроверки, А подумать, что это прелестное пирожное предназначалось мне…

— Может, он что-нибудь другое съел, — говорю я. — Или выпил,

— Он и капли в рот не берет. Он адвентист — или что-то в этом роде. И уверяет, что вообще ничего в тот день не ел. Меня совесть замучила, Густи, человек чуть не погиб из-за меня! Проклятая я, что ли, какая-то, от меня всем вокруг одни несчастья…

Хочется верить, что она не имеет в виду среди прочих и меня. Деликатно покашливаю, но Адриана, кажется, не замечает.

— А если бы я его съела, Густи, мне бы конец! Андрей здоровенный парень и то чуть не умер… Господи спаси!

Она крестится. Как кстати — мы проходим мимо церквушки.

Что-то тут не то — отравиться эклером! Может быть, это издержки профессии, но многочисленные не слишком веселые случаи из моей практики научили меня не быть фаталистом и проявлять осторожность, когда речь идет о совпадениях. Молниеносно выстраиваю гипотезу: Адриана знает, возможно даже не делая нужных выводов, некую подробность о Дане Сократе, представляющую угрозу для безопасности убийцы. Отравленное пирожное могло бы устранить повод для беспокойства… Самое время задать Адриане кое — какие вопросы, я это собираюсь сделать еще с Мамаи, но тут не место, и потом, не хочется зря ее пугать. Сначала надо проверить практическую возможность моей гипотезы. Итак, мы условливаемся, что я приду навестить ее через пару дней, на сто первый спектакль, а может быть, и пораньше, и я советую не есть больше пирожных на сцене. Ни ей и никому из персонала.

Прежде чем расстаться, она интересуется, занимаюсь ли я все еще делом Дана Сократе. Я отвечал, что уезжал за границу, в нескольких словах резюмирую свои впечатления и говорю, что мне снова понадобится кое-что обсудить с ней и с друзьями Дана — Чернеску и Рошу. Она меня перебивает:

— Чуть не забыла самую большую сенсацию. Вчера вечером в театре была и красотка Виорика со свитой из Мирчи и Паула. После спектакля она отвела меня в сторонку и шепнула на ушко… что ты думаешь? Что она в тебя влюбилась — ни более, ни менее! Но это еще не все: она сказала, что ты дал ей свой телефон, и попросила у меня позволения тебе позвонить.

Я подхватываю ее игривый тон:

— И ты позволила?

— Я ответила, что она может взять это под свою ответственность и что я давно уже не выступаю в качестве инстанции, разрешающей или запрещающей женщинам иметь на тебя виды.

Она произносит это очень серьезно, так серьезно, что я ощущаю сосущую пустоту под ложечкой. Если честно, я бы предпочел, чтобы Адриана не дала Виорике разрешения. Но сейчас такая честность мне не под силу, и я бормочу:

— А я думал, ты шутишь, Адриана.