— Что ты, собственно, де-е-е-лаешь? Почему я должна лечь навзничь? Там что, оползень?.. Послушай, я не хочу, чтобы камень попал мне в живот. В живот — ни в коем случае, сейчас никак нельзя…

Камень в живот? На какую-то долю секунды я был озадачен, а потом, увидев, что Ксана приподнялась, зашипел:

— Оставайся в укрытии!

Поспешно, но осторожно я захлопнул дверцу машины. Бесполезно, Ксана полулежа быстро-быстро опустила стекло и заговорила опять, хотя уже менее звонким голосом, заговорила спокойно, вежливо.

— Слава богу, седловина плоская, никакого серьезного оползня здесь быть не может.

Но я снова зашипел:

— Здесь могут полететь вовсе не камни! Пригнись, ляг совсем!

— Зачем? — спросила Ксана. — Почему ты погасил стояночный свет?

Тяжело дыша, я ответил:

— Сейчас на очереди мы-ы-ы! Сейчас… наша очередь. Но я отобью у них охоту… У этих белокурых бестий, этих кровавых псов… если только у них нет пулемета… Если есть — мы пропали.

Существуют мастера филигранной работы, которые могут уместить в ореховой скорлупке трехмачтовый корабль; в случае необходимости в ореховой скорлупке оказывается много места. Три минуты во временном измерении — это не что иное, как ореховая скорлупка, в которой также можно многое уместить, особенно когда человек бежит от собственных мыслей. Пока я рысью преодолевал те несколько десятков метров, что отделяли нашу машину от ближайшего обрубка колонны, и холодный разреженный воздух, подобно ледяным иголкам, впивался мне в бронхи, в моем мозгу возникла хоть и моментальная, но стройная картина.

Сейчас Ксана лежит в нашей двухместной машине и размышляет над словами, которые я прохрипел. Такой уж у нее характер. Когда я говорю что-нибудь непонятное, она неохотно задает встречный вопрос, Ксана любит сама до всего доходить. В том случае, если дед не сдержал свое обещание сохранить тайну и если Ксана догадывается, а то и знает достоверно о последнем цирковом номере Гюль-Бабы, то она наверняка догадывается и о том, что значат мои слова: «Сейчас — наша очередь…» Грузовик марки «яшер» нам не страшен. Мен Клавадечер, видимо, человек, предпочитающий действовать в одиночку, так сказать, любитель одиночной езды. И если хозяин из Сильса и впрямь столкнул в Кампферское озеро своим грузовиком «фиат» адвоката, он сделал это без сообщников. А раз он знает, что я это знаю, он может попытаться убрать меня с дороги, так, кажется, говорят (вот как здорово я все высчитал и подогнал!). Но и это дельце он захочет обтяпать без сообщников. Однако осторожный свист, раздавшийся в каменной пустыне по эту сторону перевала, и ответный свист с той стороны перевала Юльер означал, что нас подстерегают по крайней мере двое. Известно, кто эти двое. Наслушавшись ночных историй в Луциенбурге, я совершенно точно знал, какое задание они получили. Может быть, после первого свиста следовало сесть за руль и, дав полный газ, рвануть к Энгадину. Да, но они могли прострелить покрышку… Кроме того, человек, которому пришлось выслушать последнюю рассказанную в Луциенбурге историю, человек, которого долго гоняли по всем европейским странам и наконец загнали на эту вершину, испытывал просто-таки яростное желание увидеть своих врагов лицом к лицу…

Первоначально наша машина была четырехместной, но тен Бройка снял два задних сиденья и вместо них в «крейслер» встроили специальный ящик для перевозки картин. Там мы с Ксаной вполне могли «окопаться». Но я считал ящик невыгодной стрелковой позицией, и потом из-за Ксаны я всеми силами стремился отвлечь внимание неприятеля от машины, сделать так, чтобы он не палил по «крейслеру».

Держа в правой руке снятый с предохранителя револьвер {как в голливудских фильмах производства «Би-Пикчерс» или как на войне), я на бегу начал левой рукой сдирать с себя смокинг; несколько секунд он болтался у меня на плече. План, молниеносно созревший у меня в голове, был таков: эта старенькая луна еще достаточно сильна, чтобы превратить мой белый жилет в яркое пятно на фоне дороги. Так пусть притаившиеся за скалами молодчики узрят это пятно и поймут, что я удалился от «крейслера».

Добежав до обрубка колонны, я опять очутился в тени. У колонны не оказалось каннелюр, древний камень был на ощупь холодный и шероховатый, словно жаба. Колонна была высотой в рост человека, не выше, и она не суживалась кверху; верхушка обрубка поросла мхом, и, когда я к нему прикоснулся, мне почудилось, будто я погрузил руку в холодную мокрую шерсть дохлой, вытащенной из воды собаки. Несмотря на то что диаметр колонны был едва ли больше полуметра, я почувствовал себя в безопасности. Нет, я не устал, я был во всеоружии сил, и все же горло у меня сдавило, я задыхался, стоя перед неизвестным врагом под дулом его винтовки. Но чем дольше я вдыхал холодный горный воздух, который пах не деревьями и грибами, а всего лишь инеем, прохладой и камнем, тем ровнее становилось мое дыхание и тем больше укреплялся мой боевой дух. С нетерпением я ждал либо первого выстрела, либо очередного свиста.

И вот он раздался.

Раздался очередной свист.

Держась за колонну, я сполз вниз, встал на колени, упершись одной рукой в землю, а другой сжимая снятый с предохранителя «вальтер»… И в эту секунду меня вдруг осенило: все мои подозрения были абсолютной ошибкой, стопроцентным заблуждением. Тонкий свист слышался в непосредственной близости от меня, и, если бы там находился человек, изготовившийся к стрельбе, он, завидя яркое пятно — мой белый жилет, — уже раз десять мог бы выполнить поставленную задачу.

Поставленную Лаймгрубером задачу.

— Альберт… Аль-берт! — Голос Ксаны слегка дрожал от холода, не мудрено, она только что вышла из теплой машины. И все же я расслышал в этом голосе несвойственные ему суровые нотки.

— Что за дурацкие игры ты затеял?

Сперва я обнаружил лишь тень Ксаны на фоне расплывчатого силуэта машины, на Ксану падал первый коричневый отблеск рассвета. Потом услышал дробный стук ее каблучков по асфальту шоссе; стук все приближался. И вот я увидел, как в предрассветных сумерках вспыхнула темно-красная накидка, в которую Ксана куталась; вспыхнула так ярко, словно была покрыта фосфоресцирующей краской.

— Назад, в машину! — крикнул я. — Я еще не вполне уверен…

Не слушая, Ксана продолжала ковылять на своих высоких каблуках; в двух шагах от меня она остановилась.

— Перестань, — сказала она уже почти без дрожи в голосе и менее сурово. — Ты уже вполне уве-е-е-рен! Уверен, что тебя сбил с толку свист сурков. А ведь совсем недавно в долине Розег мы слышали, как они насвистывали.

— Это было днем. Разве сурки могут свистеть в три часа ночи?.. В это время они должны спать как сурки.

— Очень просто, наша машина их разбудила. И началась цепная реакция… Неужели ты не слышишь?

Да, правда. Теперь во всей этой каменной пустыне — и вблизи и вдали — уже не таясь резко свистели сурки, свистели во всех диапазонах — от триоли-пиццикато до протяжного свиста, напоминавшего свист закипевшего чайника со свистком. А я все еще словно парализованный стоял на одном колене.

— Пойми, мне холодно. Почему ты стоишь коленопреклоненный у римской колонны, Требла? Ждешь прихода римлян? А может, как старый приверженец Ганнибала, хочешь заманить их в ловушку?

— Почти угадала, Слонофилка. В это серое, точно слоновья шкура, утро я жду слонов Ганнибала. На сей раз мы завоюем Рим.

Утром следующего дня я решил перейти в наступление.

Спал я, наверно, часа четыре, сквозь вырезанные в деревянных ставнях сердечки в комнату пробивалось очень яркое раннее утро, ослепительно голубой понедельник; Ксана стояла в своей рясе; я видел только ее согнутую спину, она наклонилась над умывальником, из крана текла вода, и Ксану тошнило, но вела она себя необычайно тихо, так тихо, что шум воды заглушал все звуки; я опять заснул, а потом, когда проснулся, часы на приходской церкви пробили десять; Ксана спала, повернувшись ко мне спиной, видимо, спала крепким сном в своей красивой прозрачной ночной рубашке земляничного цвета (по сравнению с новым халатом рубашка была на редкость элегантной); я спросил себя, не приснилась ли мне вся сцена у умывальника? И тихо-тихо встал, накинул на плечи бурнус, взял с ночного столика «вальтер» и на цыпочках отправился в свой «кабинет». В коридоре на стуле я увидел поднос с завтраком для нас; кофейник был прикрыт стеганой юбкой пастушки в стиле рококо, этот изысканный колпак для кофейника принадлежал мадам Фауш. Не притронувшись к завтраку, я быстро принял душ и прошмыгнул к себе в «кабинет», так и не взяв подноса с едой; там я поспешно натянул ярко-красную фланелевую рубашку, надел старые пикейные панталоны и, быстро вытащив узкий ремень с патронташем из вечерних брюк, просунул его в петли будничных штанов, сунул «вальтер» в кобуру, мигом накинул на себя вельветовую куртку и под конец запихнул в мои удобные светло-коричневые полуботинки штрипки узких панталон (в ту пору вышедших из моды — Джакса подарил мне на свадьбу двадцать пар этих летних штанов, почитаемых в императорско-королевском государстве).