Может, Фиц стал таким «странным» в результате падения? Внезапно я понял, на чем основывалась моя симпатия к карлику. Во-первых, ему, как и мне, «не повезло» с головой, во-вторых, от него исходило особое обаяние, свойственное людям, проводившим когда-то очень много времени с лошадьми, то есть с существами, которые (как мне объяснил, сидя на Хваре, на соседнем острове, Джакса) тысячу лет служили человеку, работали на него, делили с ним горе, определяли его судьбу и историю, а потом были обречены на вымирание.

Фиц сделал несколько глотков, он пил, как птичка.

— На чем я остановился?

— На том, что курортник получил удар в висок.

— Прекрасно. Чудесно. Мен Клава — имя вам, конечно, придется изменить — повез шайку и свою впавшую в беспамятство жертву к морене глетчера Форно, который р-р… расположен как раз напротив Монте-Дисграция. Ночь стояла беззвездная, луны не было, и тут эти подонки — excuse me[414], ха-ха, в ваших глазах они почтенные граждане — вышли из машины и пошагали гуськом, может быть прикрепив к ногам bedùlli. Эта была целая процессия, фонари раскачивались в руках натренированных коренастых парней, бандиты поочередно тащили càdola со злосчастным курортником и, пройдя двести-триста ярдов, передавали ее идущему сзади товарищу… Представляете себе эту картину? Она достойна кисти художника. И пера писателя. Такое необходимо запечатлеть. Одним словом, они подошли к морене. Сняли bedùlli, обвязались веревками. Процессия сделала траверз через ледник, связавшись, скажем, по четыре человека; ледник этот Каспер Клалюна знает как свои пять пальцев… Только, пожалуйста, измените имя Касперу. Наконец шайка увидела подходящую ледниковую трещину, let’s say[415], глубиной в восемьдесят ярдов. Вот туда-то они и сбросили беднягу. Предположим даже, что он долетел до дна живой, все равно через два часа он замерз. А господа контрабандисты со своим грузом — сигаретами — благополучно добрались до Бергамо. You see the point?[416] Ну, кому придет в голову обследовать бесчисленное количество трещин в округе? The perfect murder, you see? Курортник буквально исчез с лица земли. Никогда в жизни он не появится снова. — Фиц не то закашлялся, не то захихикал сострадательно-весело. — Или все же появится?

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы же знаете, ледники перемещаются. В середине двадцать первого столетия беднягу курортника вдруг обнаружат в морене Форно. Обнаружат целехонького. И великолепно замороженного. Ведь он, так сказать, около ста двадцати лет пролежит в холодильнике. Допустим, в ночь убийства, сто с лишним лет назад, покойник был одет точь-в-точь как вы. В серый фланелевый костюм с черным галстуком. Таким он и объявится, хотя вонючая мода успела давным-давно, давным-давно измениться. А его обнаружат как раз в этом наряде. Чему вы улыбаетесь? Признайтесь, вам стало страшновато, пусть совсем, совсем немного. Do me a favour[417].

Последний поезд в Понтрезину я пропустил. И в кармане у меня осталось четыре франка двадцать. Слишком мало, чтобы взять такси. Сегодня тебя на пути домой никто не будет охранять, мертвецы не будут.

Позади меня остались: Косая башня, отель «Кульм», Олимпийский стадион, на котором проходила Белая олимпиада 1936 года, осиротевшие летом Клуб игроков в керлинг и Клуб любителей бобслея. Прямо на шоссе Санкт-Мориц — Це-лерина возвышалась гостиница не знаю уж какого класса, пародия на огромный санкт-морицкий отель-люкс; по левую руку от меня был теперь знаменитый спуск Креста-Ран, которому молодой де Колана был обязан своей спортивной славой, по правую руку — не менее знаменитый Боб-Ран: оба они казались сиротками, ведь стояло лето, начало лета. По дороге, проходившей между горами и широкой лентой убегавшей в Креста-Целерину, несмотря на столь поздний час, иногда еще шли машины — автомобили из разных стран мира. Именно потому мне представлялось маловероятным, что на этом отрезке пути я войду в прямое «соприкосновение с противником».

Каждый шаг приближал меня к Ксане, точнее говоря, мне казалось, что приближал. Надо было решить сложное уравнение с многочисленными неизвестными.

Среда, 22 июня, ноль часов, пять минут. Автомобильное движение на шоссе прекратилось, да и Креста-Целерина сразу после полуночи как вымерла (общепринятое выражение). По сравнению с довольно крутой Виа-Местра, проходившей через Санкт-Мориц, дорога соседнего, очень растянутого курорта была совершенно ровная, я почти не встречал пешеходов (как глупо, что пеше-ходов не называют просто ходами), зато вокруг было великое множество летучих мышей. Я опять вытащил из кобуры свой «вальтер» и опустил правую руку с револьвером в карман фланелевого пиджака. Нет, я вовсе не собирался охотиться на летучих мышей. К этим беззвучным ночным хищникам я испытываю своего рода слабость, меня восхищают их слепые полеты, и я не ощущаю гадливости, когда они, проносясь надо мной, того и гляди, коснутся моего берета. По Целерине не стоит идти быстрым маршем, куда безопаснее избрать нечто вроде осторожного прогулочного шага. Андри Цбраджен. За аккуратными заборами палисадников растет рябина; кажется, я прошел мимо нескольких красивых, настоящих энгадинских домов с деревянными лоджиями, кое-где еще светились занавешенные окна; вокруг фонарей на улицах вилось больше мошкары, чем во все предыдущие ночи; нынешняя ночь была относительно мягкая, безлунная и беззвездная, вот почему на охоту вылетело столько летучих мышей. Андри! Подергивание его почти детских обожженных, густо смазанных каким-то снадобьем губ не предвещало ничего хорошего (так, по-моему, говорят)… Я обогнал двух пожилых людей, оба были в беретах. Теперь на пустынной главной улице Целерины вышагивало уже три человека в беретах. Один из стариков опирался на трость с резиновым наконечником. Это были французы. Услышав, о чем они говорят, я их нарочно обогнал. Они говорили вот что:

— …Mais il était formidable! Giaxa et Giaxa, tu l’as jamais vu? Par exemple chez Bouglione? Colonel Dubouboule, ça alors! C’était unique, ça! Il m’a fait rigoler pendant quarante minutes, le vieux gars, et quelquefois j’ai eu le fou rire. Personne ne résistait à la magie de sa moustache rouge…[418]

«Порой я просто хохотал до упаду…Никто не мог устоять перед его рыжими усами…» И надо же было услышать эти слова на ходу, топая по вымершей дороге Целерины. Какое странное совпадение! Старайся держаться в тени, которую отбрасывают французы, не заговаривай с ними, пусть идут за тобой по пятам, они прикрывают тебя с тыла. По левую руку от меня тянулись теннисные корты, позади них виднелся широкий фасад отеля «Креста» с бесчисленными глазницами окон; он был почти темный, только кое-где горел свет; да откуда-то издалека, быть может из бара-погребка, вырывались приглушенные звуки рояля — играли «Night and Day». Эту песню любит Ксана. Думай не о Ксане, а об Андри. Старайся представить себе, что перед тобой Андри, то есть что перед тобой совершенно внезапно возник Андри, представь себе, что он вынырнул откуда-то из темноты и прицелился в тебя. Правда, до тех пор пока французы идут за тобой впритирку, он навряд ли осмелится спустить курок. Но этот арьергард отнюдь не вечен. Стук двух пар башмаков и палки с резиновым наконечником удаляется, замирает вдали. Ты остался один на улице, один с беззвучными летучими мышами. Да, кажется, ты в полном одиночестве.

Или твое одиночество только кажущееся?

По левую руку от меня осталась церковь; тень, уходящая ввысь. Справа я увидел дом. Тот дом. Правда, уличный фонарь был далеко и дом почти слился с темнотой, из окон тоже не пробивалось ни единого лучика. Напротив дома темнела заправочная станция, слегка поблескивали четыре бензоколонки — каждая из них могла бы стать хорошим укрытием для снайпера. Тот дом был типичный энгадинский дом, входная дверь расположена довольно высоко. От нее в обе стороны вели ступеньки с коваными чугунными перилами. Справа и слева от двери были витрины с опущенными железными шторами — там помещалась продовольственная лавка. На доме висела вывеска, при свете ближайшего уличного фонаря, вокруг которого вилась всякая нечисть, я различил по-крестьянски солидно выполненную сграффито надпись: