Когда американцы в одной из своих археологических экспедиций применили экскаватор (а применение экскаватора на раскопках, кстати, небезопасно для многих памятников), они трубили об этом чуть ли не во всех специальных журналах: вот, дескать, даже на какую сложную механизацию мы, американцы, средств не жалеем!
Для сведения стоит, пожалуй, напомнить, что экспедиция Толстова — хотя и крупнейшая из археологических экспедиций нашей Академии наук в 1948 году, но все-таки только одна из них…
Раскопки 1948 года закончены.
Снова самолет несет меня над Хорезмским оазисом, теперь уже в обратный путь. Снова струится под крылом Аму-Дарья, плывут дымки над трубами хлопкоочистительных заводов, до самой пустыни распростерлись колхозные сады и поля…
Когда я летел сюда и под крылом показалась пустыня, я не смог различить в ней ничего: глаз тогда еще терялся перед него. Теперь же кое-что вижу: вот следы запустевшего — наверно, еще в древности — арыка; вот от него в стороны разбегаются струйки теней — ответвления его. Он был, значит, магистральным, поил жизнью целый рустак. Вот еще двойной пунктир валов пересохшего и заброшенного канала…
А вот вновь откопанное ложе канала! Еще не выросли ни сады, ни поля по его берегам — еще не пущена вода в него, — но тем более, обнаженный, напоминает он сверху нож, всаженный в пустыню.
Присматриваюсь внимательней: правильно, для ложа нового канала использовали какую-то древнюю трассу, — на том месте, где свежее ложе кончается, линия валов не оборвана…
В книгах Толстова есть одна выразительная и страшная карта Хорезма: на ней штриховкой покрыты земли, бывшие когда-то благодатными и плодородными полями и садами, а затем превратившиеся в помертвевшие песчаные пустыни. Сколько народного труда было вложено в эти ныне запустевшие земли, сколько счастья могли дать они людям! Штриховка на карте словно душит оазисы…
Экспедиция Толстова тщательно отыскивает и наносит на карту все трассы древних каналов. За этой работой экспедиции особенно нетерпеливо следят не только историки, но и ирригаторы среднеазиатских республик, колхозники, плановики, партийные работники — да весь без исключения народ: а нельзя ли воспользоваться этими старыми, еще предками проверенными трассами, чтобы вновь отбить у пустыни удушенную ею землю и оживить ее?
Я лечу в рейсовом самолете Аэрофлота. Меня окружают случайные спутники: партработник, едущий на учебу в Высшую партийную школу, заслуженный артист республики, геолог-разведчик, пограничник, получивший отпуск и везущий корзинку гранатов в Мурманск, бригадир рыболовецкого колхоза, летящий в Ташкент за сетями, и еще один бригадир колхоза, летящий в Ташкент на сессию Верховного Совета республики.
Обычный рейсовый самолет, обычные пассажиры. Обычные и разговоры идут у нас в самолете.
Геолог-разведчик сердито смотрит в круглый бортовой иллюминатор. Внизу пустыня. Он поворачивается к нам и с сердцем обращается ко всем, хотя ни к кому в отдельности:
— Неужели не наступит такое время, когда пустыни на земле прекратятся! Это же возмутительно — как они расплылись!
Хотя он не обращается ни к кому в отдельности, мы согласны с ним все. Никто у нас в самолете не сомневается, что в конце концов наступит такое время, когда пустыни на земле будут уничтожены, а если часть их и останется, то лишь с разрешения человека: как заповедник! И пограничник, летящий в отпуск, самый молодой из нас, даже добавляет:
— А не доживем ли и мы с вами до этого, товарищи?
…Под крылом самолета плывет Хорезмский оазис. Разговоры в самолете постепенно смолкают: кто задремал, кто раскрыл книжку. А я снова задумался — все хочу уразуметь: в чем же романтика археологии?
Когда летел сюда, мне казалось: наверно, в том, что всякий раз видишь новые места, ездишь за тридевять земель, летишь…
Когда затем, уже на месте, я столкнулся с самими раскопками, подумал: пожалуй, в другом — в трепете, пронизывающем археолога, когда он ждет открытия, а потом первый дотрагивается до вещи, которую люди держали в последний раз до него шестнадцать веков назад!
Однако, убедившись, какие это все-таки непонятные, а пока непонятные — бесполезные вещи, я решил: нет, истинная романтика в камеральной обработке. Только здесь находка выдает человеку свою тайну, и непонятное, пустое «нечто» становится чем-то очень важным для нас, существенным, определенным.
Наконец, когда я вчитался в книги Толстова и постарался охватить весь круг проблем, освещаемых им, я понял: да нет же, истинная романтика археолога в том, чтобы пробиваться в будущее, а не просто ворошить старину! В том, чтобы и эту науку заставить помочь нам строить прекрасную, умную, счастливую человеческую жизнь, неизмеримо лучшую, нежели та, что была века и тысячелетия назад, и даже лучшую, чем наша сегодняшняя. Никогда и никому не удастся поставить в этой науке последнюю точку, и в этом-то и заключается ее романтика.
Так и мне, конечно, не завершить повествования о работах советских археологов по восстановлению истории народов Средней Азии. Ну, и не нужно!
Хорезмская экспедиция закончила раскопки Топрак-калы лишь в 1950 году. Но работы экспедиции, включающие в себя как новые раскопки, так и обработку материалов прежних раскопок, в том числе топрак-калинских, с успехом продолжаются и в настоящее время.
Горизонты истории
Колодец в зале заседаний
Громадный торжественный белый зал. Откуда-то из-за плафонов льется невидимый, как музыка, свет. Красный плюш дорожек между рядами кресел, чинная, сосредоточенная тишина. Если бы кому-нибудь и взбрела в голову шальная мысль повысить здесь голос, вряд ли он решился бы осуществить ее.
И вдруг на паркет этого зала вдвинули… бревенчатый сруб колодца! В натуральную величину!
Конечно, он не мог не привлечь к себе всеобщего внимания. Однако, как это ни странно, вид его не только не оскорбил присутствовавших, но даже, наоборот, показался им почему-то привлекательным Возле сруба все время толпился народ, хотя, право же, было удивительно, чем этот грубый, топором рубленный колодец мог заинтересовать больше, чем подлинные диковины, выставленные тут же в зале: нежнейшие эмали, золотые и серебряные инкрустации, стеклянные бусы неописуемых расцветок — как будто ожили дождевые весенние пузырьки в миг, когда им улыбнулось солнце. Вот чем любоваться!
