Ну, а деление города надвое — что оно означало, в чем заключался его смысл?

Не случайно было и оно.

Есть крылатая фраза Энгельса о «социальных ископаемых», то есть о таких общественных явлениях, по которым можно, как по окаменелостям, читать историю бесконечно далеких времен.

Мы сплошь и рядом обращаемся к пожилому мужчине, которого не видели никогда в жизни, — «отец»; к пожилой женщине — «матушка»; к ребенку — «сынок». Кое-где еще и на нашем веку сохранялся обычай кулачного боя «улицы на улицу». Даль времен, от которых все это дошло до нас, имеет прямое отношение к разделению Топрак-калы на две части.

Наше обращение — «отец», «матушка», «сынок» — идет от тех времен, когда семьи, в ее сегодняшнем понимании, не было, когда она еще не сложилась. Тогда все женщины племени, если только мальчик, юноша или мужчина годился им по возрасту в сыновья, считались его матерями, а их сверстники-мужчины — отцами. Почти от тех же времен — «улица на улицу».

Самое раннее из достоверно известных нам делений племени — это его деление на «фратрии» («братства»): основной элемент родовой организации, «первоначальный род». Племя было чрезвычайно сплоченной группой, одноплеменники очень тесно и постоянно были связаны друг с другом. У них были общие угодья и промыслы, общие враги, общий язык, одни и те же законы, одни и те же верования.

Браки внутри фратрий были строжайше воспрещены. Деление племени на фратрии способствовало укреплению племени, но в то же время создавало известное противопоставление фратрий одна другой. Люди одной фратрии, чувствуя себя, можно сказать, близнецами с людьми другой фратрии и не мысля себе своего существования без них, начинают, однако, осознавать и какое-то свое отличие. Становится традиционным мериться силой между фратриями. Причем характерно, что бой, хотя велся между ними без всякой злобы, шел в полную силу; и если в результате кто-нибудь даже падал убитым, то убийца не считался нарушившим закон. А ведь не было тогда преступления страшнее, чем убийство соплеменника!

Этот этап развития человечества — всеобщий. У нас, у русского народа, до самого недавнего времени дошел от него обычай «улицы на улицу», «стенки на стенку». У других народов бои хотя принимали иную форму, но также сохраняли это свое происхождение: от деления племени на фратрии. Например, латиняне древнего Рима — жители кварталов Священной дороги, с одной стороны, и Субуры — с другой, ежегодно устраивали между собой борьбу за голову коня после осеннего жертвоприношения коня. В Джурджане в X веке (это нынешний Ургенч, Средняя Азия) жители двух половин города, разделенных рекой, дрались всякий раз после ежегодного праздника жертвоприношений за голову верблюда. К слову сказать, этот праздник к тому времени считался в Джурджане уже мусульманским. Но разве не очевидно, что и он, и сопутствовавший ему обычай существовали задолго до мусульманства — этой последней по времени своего возникновения крупной мировой религии?

Религии вообще возникали ведь не на пустом месте. Хотя и в неимоверно искаженном виде, но в основе любого религиозного мифа лежало представление непременно о реальном — об окружающем конкретном мире. Человек каждодневно подчинял его себе и вместе с тем сам являлся продуктом его, — так же, как любое животное или растение, которых он добывал себе в пищу. Поначалу он считал их вследствие этого равными себе, а себя — таким же, как они. Он не видел ничего необыкновенного в том, что, допустим, медведь стал родоначальником какого-нибудь одного человеческого рода, волк — другого, орел — третьего. Мы и до сих пор сталкиваемся с этим в старинных народных сказках. Там вся природа очеловечена — человек считает себя полностью слитым с нею.

В основе каждого религиозного мифа лежали представления человека о реальной природе, с которой сталкивались племя и род, о реальных отношениях, существовавших между людьми внутри племени и рода, о связях племени и рода с другими племенами и родами. И если этап, проходимый в своем развитии одним племенем, был одинаков с таким же этапом, проходимым другими племенами, то и религиозные представления их не могли не совпадать — по крайней мере, в основном.

Близко ли от Средней Азии до Северной Америки! Между тем древнейший миф о братьях-близнецах Ормузде и Аримане, которые, несмотря на то что они — близнецы, всегда враждуют между собой (и в результате их борьбы создается мир), — этот древнейший миф зороастрийской религии, возникшей здесь, в Средней Азии, как две капли воды похож на легенду о сотворении мира североамериканских индейцев-могавков из племени ирокезов. Только у них близнецы называются не Ормузд и Ариман, а Иоскега и Тавискарон.

Что же, индейцы заимствовали свой миф у народов Средней Азии? Нет, они не общались между собой. Просто в мифах народов преломились одни и те же законы развития общества. А это лишний раз подтверждает, что эти законы — всеобщие.

И кулачный бой, и деление Топрак-калы на две части, и ирокезские Иоскега и Тавискарон — от одного корня: от первоначального разделения племени.

…Сколько веков назад исчезло здание человеческих отношений, в основе которого лежало разделение племени на фратрии! Но как в косых лучах солнца все-таки можно еще различить план Топрак-калы, так под прожекторами фактов в конце концов проступает на поверхность и общественная, социальная структура этого города.

Однако, как говорит Толстов, трудно сказать, чего больше надо переворошить: песка и глины, чтобы откопать какого-нибудь «негра», или книг, чтобы его объяснить.

Насчет книг — это, конечно, Толстову виднее. Но что касается песка и глины, то это уже и я могу подтвердить. Наверно, не тонны, а сотни тонн тут перекапывают.

Весь дворец окутан рыжим облаком пыли. Раскопки ведутся сразу в нескольких горизонтах, хотя лишь на месте дворца: остальное городище пока не трогают. Но и здесь хватает работы больше чем семидесяти человекам одновременно. Раскапывают основные помещения дворца; только здесь, в торжественных залах, пока найдены росписи на стенах и скульптуры. Обнаружены и всякого рода мастерские, подсобные помещения. Расчищают чело стены, окружавшей дворец: вход пока еще не найден, а он не мог быть заурядным. Хорезмшах явно возвел свой дворец с таким расчетом, чтобы он подавлял могуществом. Безусловно, и вход, по которому люди удостаивались чести подняться внутрь дворца, служил той же цели: внушать каждому допускаемому сюда мысль о величии шаха. У входа стояли вооруженные до зубов черные стражники. Смутно отсвечивали кольца их кольчуг, поблескивали начищенные острия копий. Стражники стояли, как изваяния, только белки глаз грозно сверкали. Невольно робел под их взглядом каждый допущенный во дворец. А когда проходил дальше, в парадные залы, то снова видел этих суровых стражей, но уже повторенных в виде раскрашенных статуй.

Кто знал, что таится в головах этих темнокожих! По-хорезмийски они не понимали. Зато достаточно было единственного слова на языке их далекой родины, с которым к ним мог обратиться единоплеменник-начальник, чтобы в тот же миг они подняли на копья любого…

Величествен был вход во дворец хорезмшаха. С опаской приближались к нему…

Кстати, к какому веку относится постройка Топрак-калы? Известно ли это точно?

Да, известно. Мне читают небольшую лекцию, как это было установлено. После нее я начинаю понимать с полной отчетливостью, почему историк приобретает право именоваться историком, только когда научится ставить во взаимную связь все события и факты, с которыми сталкивается.

Окончательно датировать дворец удалось лишь после того, как в нем раскопали «зал царей». Здесь посчастливилось найти, отдельно от голов, два сохранившихся скульптурных головных убора. Особенно характерен был один из них: тяжелая корона, изображавшая белого орла. Эта корона оказалась старой знакомой Толстова. Он впервые столкнулся с ней еще на монетах, где она венчала голову царя, имя которого читалось как будто бы Вазамар. Но Вазамар жил в III веке нашей эры, как это уже было установлено по тому, что его монеты встречались вместе с другими точно датированными предметами, и по самому характеру начертания надписей на этих монетах.