Наиболее широкое поле для «обоснования» всех подобных положений до сих пор представляла древняя история: она была наименее изученной, изучать ее было труднее всего. Особое же значение приобрела сейчас история древнего Востока: крепнущее самосознание поднимающихся народов Востока ищет закономерностей общественного развития прежде всего в собственной истории. Именно поэтому многие буржуазные ученые особенно усиленно пытаются отравить сейчас народы Востока гнилостным ядом «доказательств», что у Востока, мол, особые закономерности развития, не совпадающие с теми, которые открыл Маркс, и поэтому социалистический путь развития им не указка.

Так вопросы древней истории вышли сегодня на передний край идеологической борьбы за светлое будущее народов Востока, в подлинно боевое охранение их национальной гордости, национальной чести, национальной независимости.

…И я невольно задумываюсь еще раз над тем, что, пожалуй, недаром лагерь на Топрак-кале сразу показался мне фронтовым лагерем.

Постепенно — и довольно быстро — привыкаешь и к лагерному распорядку дня, и к неожиданным песчаным шквалам, налетающим на Топрак-калу, после которых буханки хлеба высыхают так, что нож их уже не берет и дежурный по столовой пилит хлеб пилой. Даже к тому привыкаешь, что если брызнет раз за лето дождик (мне как раз посчастливилось его застать), то капли с полотнища палатки скатываются бурые, как йод. Сперва, когда видишь такого цвета капли, кажется, что пустыня помутила тебе разум. Потом, несколько придя в себя, понимаешь, в чем дело: прежде чем оторваться от края палаточной крыши, капля долго катилась по полотнищу и стала желтой от пыли пустыни.

У каждого в лагере есть дело, и он должен заниматься им все время. Постепенно устанавливается распорядок и моего дня.

Утром вместе со всеми отправляюсь на раскопки, а потом, когда насмотрюсь досыта на то, что еще появилось на белый свет из-под ножей и щеточек археологов, отправляюсь в палатку Толстова. Все равно она целый день пуста: Сергей Павлович почти не уходит с городища. И я принимаюсь за чтение литературы, нужной мне, чтобы лучше понять, что я вижу. Прежде всего за чтение новых книг самого Толстова. Они у него еще в верстке: типографский полуфабрикат книги — несшитой, необрезанной, без переплета; туда еще можно вносить последние исправления. «Древний Хорезм» — альбомного формата том в 350 страниц плюс 90 таблиц — докторская диссертация Толстова, свод его довоенных изысканий и раскопок, и «По следам древнехорезмийской цивилизации» — книга, включающая в себя основные результаты работы также послевоенных лет. Она написана популярнее «Древнего Хорезма», рассчитанного в первую очередь на специалиста, и предназначена для научно-популярной серии Академии наук[5].

Среди гранок «По следам…», наряду со всякими рабочими записками Толстова, относящимися непосредственно к исправлениям текста книги и вложенными, чтобы не потерялись, в середину ее, мне попалась также газетная вырезка от 11 октября 1947 года с открытым письмом киргизского писателя Касымалы Баялинова британскому делегату в Комитете опеки Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций господину Пойнтону. Вероятно, она была заложена в гранки случайно. Вырезка уже чуть пожелтела, хотя по дате была еще свежей, — сухой воздух пустыни чрезвычайно быстро лишает бумагу белизны.

Господин Пойнтон, выступая в Комитете опеки, провел сравнение между народами, входящими в состав Британской империи (или, как с некоторых пор империя стала именовать себя, — «Содружество наций»), и народами, добровольно составившими Союз Советских Социалистических Республик. Британский делегат нашел при этом, что разница в положении тех и других народов лишь географическая: «Между Англией и ее колониями лежат моря и океаны, а Москву от Владивостока отделяет сухопутная территория». И, будучи верным проводником политической линии империализма, господин Пойнтон выдвинул следующее положение: «Нет никакого основания утверждать, что колониальные народы недовольны именно потому, что являются колониальными народами».

Все эти параллели и парение мысли понадобились господину Пойнтону, чтобы доказать, что независимость не является спутником свободы, что можно быть свободным без независимости, что вовсе не всем народам и к лицу-то какая-то национальная гордость, а колониальным даже значительно вольготнее без нее… Короче, что им нужно только одно — отеческая опека Британии или, — и здесь господин Пойнтон любезно поклонился в сторону американского делегата, — другой высокоразвитой культурной державы…

Но так как британский делегат, излагая свои аргументы, стремился убедить в их основательности весь мир, то киргизский писатель Баялинов, вняв этим призывам, решил помочь британскому делегату в столь многотрудном подвижничестве и обратился к нему с несколькими сочувственными практическими предложениями. Так сказать, «в развитие» мыслей господина Пойнтона.

Даже самый строгий спикер английской палаты общин не нашел бы ни единого слова в предложениях Баялинова, к которому можно придраться. Предложения киргизского писателя были изложены в безупречно корректной форме, а главное, отличались замечательной конкретностью.

Вот что предлагал товарищ Баялинов и что заботливо сберег профессор Толстов среди гранок своих научных книг: