И показал Михелису письмо.
— У тебя найдется что-нибудь поесть? — спросил Михелис. — Я проголодался. Я ушел с горы утром, а теперь уже время обедать. Послушай, Яннакос, я сейчас же иду к старику Ладасу, ослик принадлежит Саракине, и скряга не имеет права забирать его!
Яннакос покачал головой. Он знал, что поп уже договорился с агой, написал архиепископу, и они все вместе не позволят Михелису раздать свое имущество, пока не будет решено: законна или незаконна подпись Михелиса. Все село было готово лжесвидетельствовать и показать, что у сына Патриархеаса голова не в порядке.
— Если он заберет его у меня, — вдруг сказал Яннакос, — не будь я Яннакосом, если не подожгу его дом!
Он вошел в дом, приготовил яичницу, принес хлеб, виноград, сыр. Дождь уже кончился. Они сели во дворе перед хлевом и начали есть; рядом с ними ел и довольный ослик.
— Как хорошо нам здесь втроем! — простонал Яннакос. — А старик скряга хочет нас разлучить…
— Сейчас же пойду к нему, — сказал Михелис, вытер губы и встал.
— Да поможет тебе бог, Михелис, сделай все, что можешь.
Старик Ладас и его жена сидели перед низким столиком и ели. Пенелопа, положив рядом с собой на скамейку носок, бросала в рот, как в дыру, маленькие-маленькие кусочки. Жевала она молча, медленно, лениво. Ее муж был в хорошем настроении и не переставая разглагольствовал:
— Все идет отлично, Пенелопа, слава богу! Поп — сущий дьявол в рясе. Он уговорил агу написать архиепископу, и вот увидишь, скоро имущество старика Патриархеаса попадет ко мне в руки. Говорят, оно перейдет к общине! Ха-ха! Не слушай, Пенелопа, я все уладил с попом. Мы пустим имущество с молотка, поп тоже получит свою долю; подлец хотел бы заграбастать все, но разве я допущу? Мы договорились между собой. А через несколько дней мы заполучим и ослика этого проклятого Яннакоса. Он будет твоим, женушка, ты сможешь седлать его и объезжать на нем наши владения. Он спокойный, работящий, хорошо откормлен, при нем и седло. Ты небось видела, оно все из пуха — будешь сидеть на нем царицей! Ни детей, ни собак у нас нет, никаких расходов, — живем как цари! Да проживи я еще сто — двести лет, все Ликовриси целиком бы попало в мои руки! А почему, как ты думаешь? Потому что все здесь дураки и бездельники, что ни год, шьют себе новые платья, обувь, рожают детей, а ведь все это большие расходы, кругленькие суммы… А мы… За твое здоровье, Пенелопа!
Он наполнил холодной водой чашку и поднял ее, удовлетворенно причмокивая языком.
— Гроша не стоит вино по сравнению с божьей водицей, — сказал он.
Не постучав, Михелис открыл дверь и вошел. Старик Ладас увидел его и недовольно опустил голову. «Наверно, будет скандалить, — подумал он, — не нравится мне его рожа. Прикинусь-ка я дурачком!»
— Добро пожаловать, дорогой Михелис, — сказал он, — садись! Ты, наверно, уже поел?
Пенелопа встала, убрала со стола еду, взяла свой носок, села в углу и принялась вязать.
— Господин староста, — сказал Михелис, — что ты будешь делать с твоими полями, виноградниками, оливковыми деревьями и полными сундуками? Возьмешь их с собой в могилу? Одной ногой ты уже там, а тебе еще мало? Теперь, говорят, ты хочешь отобрать и ослика у бедного Яннакоса… Побоялся бы бога, постыдился бы людей!
«Клянусь моей верой, — подумал старик, почесывая голову, — он, кажется, и впрямь рехнулся! Опять бога впутывает в мои дела. Поговорю-ка я с ним поласковее, а то еще разозлится и даст мне по башке…»
— Михелис, — начал он вкрадчивым, жалобным голосом, — как же мне быть? Во всем должен быть порядок. Он должен мне три золотые турецкие лиры, что же мне теперь делать? И я ведь нуждаюсь…
— Я напишу тебе расписку и сам буду должен тебе эти лиры; я поставлю свою подпись.
Старик кашлянул.
— Злые языки говорят, Михелис, ты уж извини меня, что теперь твоя подпись… Не сердись, ради бога! Я этому не верю, но мы, люди, хитрая машина, один винтик разболтается и…
Михелис вскочил, схватил скамейку, на которой сидел, поднял ее и швырнул на пол. «Ведь и вправду они меня с ума сведут, — подумал он, — если будут так поступать со мной». Он подошел к старику, который вытаращил на него покрасневшие глаза.
Старик Ладас сидел в углу, недалеко от двери, и посматривал во двор… «Слава тебе, господи, — мелькнуло у него в голове, — калитка отперта, если он меня слишком прижмет, я выскочу на улицу…»
— Если ты сможешь мне дать деньги… — сказал он плачущим голосом.
— Я пойду домой, вредный старик, и принесу их тебе! — закричал Михелис, приближаясь к старику. — Скряга, святоша, подлец!
— Ага сегодня опечатал сургучом дом твоего отца, — сказал Ладас и тут же прикусил себе язык…
«Я не должен был этого говорить, не должен был… Он сейчас взбесится! Конец! Пропал я!»
Михелис почувствовал, что голова у него начинает трещать, и сжал ее руками.
— Боже мой, — закричал он, — я с ума сойду! Говори яснее, дед Ладас! Меня выгоняют из родительского дома? Тогда я возьму бидон с керосином, разолью по всему селу и подожгу его! Не уходи, скряга, куда побежал! Вернись сейчас же, будь ты проклят!
Он хотел задержать его, но старик одним прыжком оказался уже у калитки. Михелис, однако, догнал его и схватил за горло. Старик упал на колени и завизжал.
— Кто опечатал? Поп? Ага? Ты?
— Не я, не я, дорогой Михелис! Ты спроси и Пенелопу, я сидел у себя дома взаперти… Мне люди сказали; ты спроси и Пенелопу. Говорят, пошел утром ага с попом Григорисом… Говорят, приедет и архиепископ из Большого Села, захватит с собой врачей…
— Врачей? — закричал Михелис, и волосы у него встали дыбом. — Врачей?
— Пусти меня, дорогой Михелис, не сжимай так… Я все тебе расскажу! Ты меня задушишь!
Михелис приподнял его и поставил на ноги.
— Говори все, подлый!
— Пенелопа, дай мне воды… я задыхаюсь!
Но Пенелопа даже не пошевелилась. Она сидела неподвижно, словно мертвая, и, спокойно улыбаясь, все вязала и вязала свой чулок.
— Дай-ка я закрою калитку, чтобы нас не подслушали соседи, — сказал старик.
И, проворно выскочив на улицу, он припустился бежать, крича:
— Помогите, односельчане, помогите! Михелис хочет меня задушить!
Но крестьяне в страхе захлопывали двери. А старик Ладас все бежал и кричал, подняв на ноги все село. Когда он добрался до дома попа Григориса, священник вышел к воротам.
— Помоги мне, отче, Михелис с ума сошел! Он хочет меня задушить! Дай мне прийти в себя, дух перевести!..
Но священник загородил вход и не пустил Ладаса к себе.
— Беги, — сказал он ему, — беги и кричи, поднимай село на ноги! Беги, дед Ладас, ори, чтоб все узнали и поверили! Беги, ради бога, беги!
И, сказав так, поп закрыл ворота.
Старик Ладас, поняв смысл его слов, побежал дальше. Он останавливался на каждом углу и истошно вопил. Подхватив валявшийся на улице обрывок веревки, он всем показывал его.
— Михелис хотел задушить меня вот этой веревкой! Помогите, братья, пустите куда-нибудь, спрячьте меня! Он бежит за мной, и в руках у него бидон с керосином!
Но сам пробегал мимо открывавшихся перед ним дверей, продолжая кричать:
— Он взял бидон с керосином, чтобы поджечь село! Помогите! Помогите!
Старик взбудоражил все село. Несколько человек схватили свои старые ружья и стали наготове у дверей.
На террасе показался ага.
— Пусть пойдут двое сильных мужчин и схватят его! Где Панайотарос?
Подбежал Панайотарос.
— К твоим услугам, ага!
Ага бросил ему веревку.
— На, иди свяжи его и приведи сюда! И слушай меня, Панайотарос, с этого дня ты будешь моим сеизом! Ты сильный, злой и рыжий, у тебя есть все то, что нужно для сеиза. Подойди-ка, я кину тебе феску подохшего сеиза, будешь ее носить! Ступай, доброго тебе начала!
Он действительно снял с гвоздя феску повешенного и бросил ее вниз.
— Вот тебе, носи на здоровье!
Потом ага повернулся к полусонному Ибрагимчику, который курил, выпуская дым через ноздри.
