— Согласны! — ответили все, восхищенные умом своего попа.

— Я сейчас из конака, договорился с агой. Я убедил его после долгих уговоров, и он сам станет у входа в село и не разрешит голодранцам-большевикам войти к нам. Вы же все собирайтесь со своими работниками, собаками и палками, чтобы поддержать агу… Но будьте осторожны, чтобы никто не дрался, — мы христиане и должны любить наших врагов…

Потом он позвал Панайотароса. Тот пришел к вечеру, совершенно неузнаваемый. Он спалил свою бороду раскаленным углем, отчего его лицо и шея покрылись ожогами, да еще остриг себе волосы большими ножницами для стрижки овец.

Поп, несмотря на все свои заботы, не мог удержаться от смеха.

— Господи, — закричал он, — да на кого же ты похож?

— Это мое дело! — зарычал Панайотарос. — Попридержи-ка язык, поп, потому что я уйду и ты останешься один, а ведь я знаю, что нужен тебе.

— Да ты не горячись, Панайотарос, мы же тебя не называли горбатым! Послушай, завтра ты мне действительно будешь нужен. Возьми с собой дубину и, если с ними вместе придет Манольос, кинься на него. Он отлучен от церкви, ты ни перед кем не будешь в ответе за него. Можешь даже убить его, — бог на твоей стороне.

— Оставь бога, поп, не приплетай его к своим проделкам! Ты боишься попа Фотиса, а мне противен Манольос, — вот и все! Не приплетай сюда богов и всех святых, это на меня не действует. Ты хитер и поэтому понимаешь, что я хочу сказать.

Он пошел к двери, обернулся, подмигнул попу Григорису и засмеялся дьявольским смехом.

— Будь мы оба прокляты! — сказал он.

Саракинцы спускались с горы с песнями. Впереди, глубоко задумавшись, шел Манольос. «Дай бог, чтобы не встретили мы сопротивления», — размышлял он.

Но чем ближе они подходили к селу, тем яснее видели, что у колодца святого Василия толпились собравшиеся там люди; одни сидели на земле, другие ходили взад и вперед, размахивая палками, и до Манольоса уже долетали угрожающие выкрики.

Манольос остановился и обернулся к своим товарищам.

— Друзья, — сказал он, — мне кажется, они будут сопротивляться… Женщины пусть останутся здесь и ждут, а мы, мужчины, пойдем вперед, и бог нам поможет! Мы пойдем мирно, ибо справедливость на нашей стороне, но если они во что бы то ни стало захотят драться, мы не схватимся с ними, — они ведь наши братья, — а пойдем к аге. Он правит селом, и пусть он рассудит — иначе и быть не может. Ведь виноградники теперь наши, он должен нас защитить… Итак, вперед, с богом!

Женщины остались ждать, рассевшись в кружок на скалах, а мужчины пошли вперед. Но не прошли они и ста шагов, как над головой Манольоса пролетел камень, потом другой, третий, и, наконец, посыпался целый град. Толпа зашевелилась и двинулась на саракинцев; впереди, по-медвежьи тяжело ступая, шел злой, неровно остриженный Панайотарос.

— Что же нам делать? — закричал Лукас, человек-великан. Неужели мы допустим, чтобы они нас прогнали? Берите тоже камни и пойдем на них!

Но вмешался Манольос:

— Остановитесь! Не нужно проливать кровь, братья!

Послышались выкрики:

— Назад! Назад! Никто из вас не войдет в село! Назад!

Манольос вышел вперед, замахал руками, показывая знаками, что он хочет говорить.

— Братья, братья, слушайте меня!

— Проклятый! Вор! Убийца! Большевик!

И все яростно бросились на него. Но Панайотарос протянул свои ручищи и заревел:

— Пусть никто не тронет его! Это моя добыча, я его сожру!

И кинулся на Манольоса.

Но саракинцы уже окружили своего вождя.

— Кто тронет Манольоса, — крикнул Лукас, схватив огромный камень, — тому разобью голову, как арбуз!

А тем временем пономарь, подученный попом Григорисом, бегал вокруг и голосил:

— Он отлученный! Бей его, Панайотарос, да освятит господь твою руку!

Прибежал запыхавшийся учитель.

— Что здесь происходит? — закричал он. — Люди, остановитесь во имя господа бога!

— Они хотят разграбить наше село, занять его, — вопил пономарь.

— Мы хотим собрать урожай с наших виноградников, учитель, — кричали саракинцы. — Они — наши, их подарил нам Михелис!

— Михелис объявлен сумасшедшим, подарок недействителен! — пропищал старик Ладас, прятавшийся за спиной учителя.

— Подарок недействителен! Вон! Вон! Большевики, продажные шкуры, предатели!

Тогда Панайотарос, нагнув голову, как бык, кинулся на Манольоса. Но Лукас поднял обеими руками огромный камень и швырнул его в Панайотароса. Камень ударил Панайотароса по колену, и он упал на землю, Лукас бросился на него, оседлал, начал яростно избивать. Панайотарос, собрав все свои силы, вскочил на ноги и схватил противника за талию. Рыча, они покатились по земле. То один, то другой оказывался наверху.

Пономарь схватил камень, нацелился в Манольоса.

— Проклятый! — взвыл он и метнул камень.

Камень попал Манольосу в бровь. Брызнула кровь и залила его лицо.

— Убивают нашего Манольоса, вперед!

Саракинцы с криком ринулись в драку.

С диким воем саракинцы схватились с ликоврисийцами. Старик Ладас пустился наутек, учитель попытался разнять дерущихся, но его начали безжалостно колотить с обеих сторон. Тем временем какой-то мальчишка побежал в село и радостно объявил там:

— Убили Манольоса, убили проклятого!

Костандис выскочил из своей кофейни, схватил дубину и побежал к дерущимся.

— Где? Где? — кричал он мальчику, когда тот пробегал мимо.

— У колодца святого Василия!

Костандис бросился туда, по дороге встретил Яннакоса, они побежали вместе, не обменявшись ни единым словом.

Около колодца саракинцы и ликоврисийцы слились в один рычащий клубок, катающийся по камням. Женщины с Саракины, сильные, с огрубевшими от тяжелой работы руками, тоже приняли участие в битве; охваченные яростью, они дрались не хуже мужчин.

— Манольос, Манольос… — раздались два хриплых, задыхающихся голоса.

Манольос, сидевший на пашне и перевязывавший свою рану, узнал голоса и поднял голову.

— Я здесь, братья, — закричал он, — не бойтесь!

В эту минуту старик Ладас, пристроившись на скале, радостно заверещал:

— Ага едет, ага едет!

Послышалось конское ржанье, и к колодцу стремительно, так что из-под копыт кобылы посыпались искры, подлетел мертвецки пьяный ага с серебряными пистолетами за поясом, с длинным ятаганом, в красной феске. Он на скаку осадил лошадь, она встала на дыбы, но ага, прижавшись к ее шее, не упал. Он вытащил пистолет, выстрелил в воздух и заорал хрипло и грозно:

— Гяуры!

Клубок тут же распался. По одну сторону стали саракинцы, по другую — ликоврисийцы, все с избитыми лицами, в пыли, в крови. Посредине лежал израненный учитель. Он попытался встать, чтобы приветствовать агу, но не смог.

— Гяуры! — снова закричал ага, глядя налитыми кровью глазами на саракинцев. — Чего вы хотите в моем селе? Вон отсюда, гяуры!

Манольос вышел вперед.

— Уважаемый ага, — сказал он, — у нас есть виноградники в Ликовриси, мы пришли собрать с них урожай, они принадлежат нам!

— Пропадите вы все пропадом! Откуда и с каких это пор они принадлежат вам? Где вы их нашли, голодранцы?

Со скалистого уступа, хихикая, свесился скряга Ладас.

— Нам их подарил Михелис! — ответил Манольос.

— Его подпись, несчастные, не имеет силы, она недействительна! Он — несовершеннолетний, — сказал ага.

— Не несовершеннолетний, а ненормальный!

— Это одно и то же, скряга, — помалкивай!

Ага вытащил свой пистолет и прицелился в Ладаса.

— Пощади! Пощади! — закричал старик и спрятался за скалой. — Ты прав, любезный ага, ты прав, — он несовершеннолетний!

Ага вложил пистолет в кобуру и разразился хохотом. Потом обернулся к саракинцам.

— Кто из вас Манольос? — закричал он. — Сегодня облачно, я плохо вижу, пусть выйдет!

— Это я, — сказал Манольос и приблизился к лошади аги.

— Ты хороший человек, Манольос, и пусть о тебе говорят что угодно! Подойди ближе, гяур, расскажи мне, что такое большевик? Мне прожужжали все уши за последнее время. Человек ли это, зверь ли, болезнь ли вроде холеры, — не понимаю… Ты понимаешь?