И тихонько потащил его за руку. Но Панайотарос съежился.

— Не пойду! — буркнул он. — Не нужна мне ваша еда, не нужна мне ваша компания, проклятые! Оставьте меня одного в страшном моем одиночестве!

— Ты, Панайотарос, настоящий мужчина, прямой и честный. Неужели тебе не стыдно водиться с бесчестными людьми, с бездельниками? Уж не они ли послали тебя сюда шпионить за нами?

— Я не вожусь ни с кем, я совсем одинок, Михелис! Я нелюдим, как волк, понимаешь? Я ненавижу и вас и их! Молчи, не говори со мной, — я кусаюсь!

— Что с тобой, Панайотарос? — сказал Михелис и сел рядом с ним. — Вот уже несколько месяцев, как тебя узнать нельзя. Ты всегда был грубым, но не был злым. Кто сделал тебя таким, Панайотарос? Чья это вина? Что с тобой произошло?

— Многое, многое… Э, да ведь ты и сам знаешь, зачем же спрашиваешь? Сам знаешь!

— Из-за того, что тебя выбрали изображать Иуду? — робко спросил Михелис. — Но ведь это игра, брат мой, святая игра, это ведь неправда… Разве Манольос — Христос? Разве я, недостойный, — его любимый ученик Иоанн? Как ты мог впасть в такой грех? Ведь это произошло случайно, из-за того, что у тебя рыжая борода…

— Я ее сбрею! — в бешенстве закричал Панайотарос. — Я ее сбрею, проклятую!

Михелис улыбнулся.

— Ну, тогда пойдем, — у нас тут есть парикмахер… Пойдем, он тебя побреет, и ты успокоишься!

— Я ее сожгу сам! Сожгу! Сожгу, чтоб взял ее себе сатана! — закричал Панайотарос и вскочил на ноги, будто вдруг решился на что-то. — Иду сейчас же!

— Пойдем с нами, — снова ласковым голосом попросил Михелис. — Пойдем с нами, и ты увидишь, что мы примем тебя с распростертыми объятиями; только одного тебя не хватает нам, чтобы мы были счастливы.

Но Панайотарос уже скатился кубарем со скалы и, не останавливаясь, мчался вниз. Оглянувшись, он увидел Михелиса, печально смотревшего на него, и прокричал:

— Убирайтесь ко всем чертям — и вы и они!

И указал своей ручищей сначала на Саракину, потом на Ликовриси.

Этой ночью Михелису, который спал в одной пещере с Манольосом, приснился страшный сон. Уходя из родительского дома, он прихватил с собой кое-какие вещи. На Саракине он почти все роздал самым бедным, а себе оставил только матрац и кое-что из одежды. В первый же день он сказал отцу Фотису:

— Отче, с сегодняшнего дня я оставляю Ликовриси и ищу убежища у вас. Я буду работать, бороться и либо одержу победу, либо паду, побежденный, вместе с вами. Воздух долины стал для меня невыносим.

— Добро пожаловать, сын мой, в наше войско, — ответил священник. — Вместе будем взбираться по крутому склону, а на вершине найдем бога. Ты — изнежен, но у тебя смелая душа и большое сердце; ты будешь у нас одним из лучших борцов. Добро пожаловать к нам!

— Иди сюда, Михелис, — сказал Манольос, — мы с тобой разделим мой дворец — пещеру рядом с церковью. Там найдешь и распятие, что ты мне подарил, — то самое, с ласточками.

Михелис перенес туда свои вещи и большое серебряное евангелие. И когда он заснул впервые на новом месте, ему и приснился сон, который так его напугал. Будто бы Марьори заключили в высокую башню и огромные черные собаки сторожат ее, чтобы она не убежала, а Михелис стоит внизу и поет, чтобы она услышала его голос и выглянула в окошко. И вдруг он видит, как открываются железные двери башни и выходит Марьори, одетая в платье цвета моря; длинный шлейф волочится по земле, а к платью приколоты три красные розы — одна возле сердца, другая на поясе, а третья — на колене. За девушкой и впереди нее бегут, высунув языки, черные собаки; Марьори держит в руках свой белый платочек и вытирает им губы. Вдруг внизу, у башни, появляется лодка, узкая-узкая, как гроб. Земля вокруг превращается в море, Марьори входит в лодку и отплывает. А когда обернулась и увидела его, замахала ему своим платочком, покрытым красными пятнами, закричала громким, душераздирающим голосом. Михелис проснулся и вскочил на ноги.

— Что с тобой, Михелис? — спросил Манольос, разбуженный его криком.

— Мне снился страшный сон, Манольос. Черные собаки, лодка и Марьори, которая уплывала.

Манольос задрожал, но ничего не сказал: он услышал в воздухе шелест крыльев архангела Михаила.

Свет, едва проникавший в пещеру, слабо освещал их лица и серебряное евангелие Михелиса, лежавшее в глубине пещеры.

— Сегодня у нас много работы, — сказал Манольос и встал с камня. — Мы вызвали человек двадцать наших товарищей, работающих батраками. Они пойдут собирать урожай с виноградников, которые ты подарил общине, дай бог тебе добра! Много душ ты спас, Михелис.

— Я ничуть не пострадал, отдав то, что имел. Поэтому-то я и думаю, что не сделал ничего для спасения своей души, Манольос! Только жертва имеет цену, а я ничем не пожертвовал. Гораздо большую жертву принес Яннакос, отдав своего ослика.

Манольос словно взвешивал в уме слова своего друга.

— Я думаю, ты прав, Михелис, — сказал он через минуту.

Человек десять мужчин и столько же женщин, радостно переговариваясь, уже подошли к пещере. Увидев Михелиса, они подбежали к нему пожать руку.

— Ты сделал нас снова хозяевами, — говорили они ему, — бог да освятит кости твоего отца!

На секунду перед его глазами промелькнуло доброе, откормленное лицо отца, его полные слез, жалобно глядевшие глаза, его перекошенные, еле двигавшиеся губы, будто желавшие ему сказать: «За что ты убил меня, за что?» — но старик пожалел сына и не сказал ничего.

— Я это сделал ради спасения его души, — прошептал Михелис, склонив голову. — Ради спасения его души, пусть господь бог ее успокоит…

Поколебался немного и добавил:

— Это и было его последним завещанием. Он просил меня раздать его состояние бедным…

Манольос обернулся, посмотрел на своего друга, подошел и пожал ему руку, но тот лишь печально покачал головой и отвернулся, чтобы скрыть охвативший его ужас.

Тогда вышел вперед отец Фотис.

— Дети мои, — сказал он, — перекреститесь и идите, с божьего благословения, собирать урожай с наших виноградников. Манольос пойдет впереди вас. Теперь, дети мои, у нас появились свои земли, мы пустим в них корни; то, что было мечтой, начинает осуществляться и становится явью. Теперь есть у нас и поля и деревья, и все вместе мы будем обрабатывать их и радоваться их плодам. Все вместе! Не будет у нас богатых и бедных; мы все будем одной дружной семьей! Даст бог, мы покажем, как должны жить между собой люди и как справедливость может воцариться на земле. С благословения бога и богоматери, в добрый час! А ты, Манольос, иди с ними, иди впереди. Ты знаешь, где находятся виноградники. Мы же с Михелисом пойдем в Большое Село официально оформить документы, чтобы наша община стала хозяином всего состояния почившего архонта Патриархеаса.

Все перекрестились, Манольос вышел вперед, и они двинулись в путь. Шли радостно, пели песни о сборе винограда, и никто не подозревал о том, что их ожидает в Ликовриси.

Возвратясь с Саракины, Панайотарос сразу же побежал искать попа Григориса.

— Завтра они придут собирать виноград, принимай меры!

Поп Григорис, который в это время сидел за столом и ел, бросил вилку.

— Я не позволю им войти в село! — закричал он. — Они не будут собирать виноград, нет! Я им не позволю поселиться в моем селе. Иду к аге!

Он надел праздничную рясу и тяжелый серебряный крест, взял длинный посох с ручкой из слоновой кости и медленным, торжественным шагом направился к дому аги.

Ага уже поел и теперь пил кофе. Возле него Ибрагимчик курил сигарету, сидя спиной к аге. Очевидно, они снова поссорились, и несчастный ага пил кофе с такой гримасой, будто это было лекарство. В дверях показался поп Григорис, приложил руку к сердцу и поклонился.

— Доброго здоровья, дорогой ага.

Но тому было лень повернуть голову.

— Я по голосу узнаю, что это ты, поп, — сказал он равнодушно. — Какие новые неприятности ты мне несешь? Подойди сюда, чтоб я мог тебя видеть. Садись за стол!