Михелис рано расстался с друзьями, — он торопился домой, чтоб повидаться со своим стариком.

— Пошли ко мне, поужинаем вместе, — предложил Костандис своим двум товарищам. — Отпразднуем, дорогой Манольос, твое воскресение!

Жена Костандиса сегодня вечером была в хорошем настроении. Она не нахмурилась, когда увидела их, а, засучив рукава, развела огонь и приготовила ужин. Накрыла на стол, принесла вина и кувшин холодной колодезной воды.

— Ни с кем не сравнить твою сестру, — сказал Костандис потихоньку Яннакосу, — ни с кем не сравнить ее в хозяйственности, когда она в хорошем настроении; ни с кем не сравнить ее и тогда, когда она в гневе. Слава тебе, господи, счастливы мы сегодня вечером!

— Добро пожаловать, братья! — сказала громко хозяйка.

— Рады и мы тебя видеть! — ответили проголодавшиеся гости и принялись за еду.

Хозяйка не отходила от стола, ухаживала за ними.

Яннакос и Костандис подняли полные стаканы и чокнулись с Манольосом.

— Христос воскрес! — воскликнули оба, глядя с нежностью на Манольоса.

Манольос не разговаривал, не улыбался, хотя в душе был рад, что остался жив. Он пил и ел, сидя со своими товарищами, наслаждаясь вечерним прохладным ветерком, обвевавшим его вспотевшую голову… Но сегодня вечером ему хотелось быть в другом месте — и какая-то глубокая, неземная печаль отражалась на его лице.

— Не огорчайся, Манольос, — сказал ему Яннакос, — рай хорош, я ничего против него не имею, но и земля тоже хороша… Разве ты встретишь Костандиса и Яннакоса в раю? — прибавил он улыбаясь. — Ведь мы с тобой, дорогой Костандис, если судить по нашим делам, попадем в ад, правда не на самое дно, а чуть повыше!

Все трое рассмеялись и снова наполнили стаканы.

— Мне жаль несчастную вдову, — сказал Костандис негромко, чтобы не услышала жена. — Жалко ее красоты!

— Кто знает, — добавил Яннакос, — может быть, сейчас, когда мы тут разговариваем, вдова Катерина находится в раю. Подумайте только, вместе с Марией Магдалиной! Прогуливаются они обе, обнявшись, по вечнозеленой траве, посматривают вниз, на землю, и смеются…

— А может быть, и вздыхают, Яннакос? Ведь обе они очень любили этот мир, — сказал Костандис. — А ты как думаешь, дорогой Манольос?

— Я завидую вдове, — ответил Манольос. — Я ей завидую, но не жалею ее. Зачем ее жалеть? Конечно, она сейчас прогуливается по раю вместе с ангелами и не вздыхает об этом мире и не смеется над ним. Она его совсем позабыла. Этот мир исчез для нее так же, как исчезла с моего лица проказа.

Жена Костандиса услышала эти слова и в первый раз обернулась, чтобы посмотреть на лицо Манольоса, — говорили, что оно распухло от проказы, но теперь оно было гладкое и чистое! Хотела спросить его, как случилось это чудо, но мужчины беседовали, а она сегодня вечером была в хорошем настроении и не хотела вмешиваться в их разговор. И только, когда речь зашла о вдове, сердито что-то буркнула про себя и злобно ощерилась, будто готовясь укусить, но сдержалась.

— А что ты, Манольос, скажешь о несчастном сензе? — спросил Костандис. — Хоть он был и злой, как собака, в душе я пожалел его.

— Был бы он христианин, — ответил Манольос, — он раскаялся бы. Кто знает, дорогой Костандис, бог, возможно, возложил бы свою длань на его голову и сказал бы ему: «Да простится грех твой, ибо ты сильно любил».

— Но если бы было так, как ты говоришь, — крикнул Яннакос, — то рай превратился бы в притон для преступников!

— Рай и существует для грешников… — прошептал Манольос.

— Давайте выпьем за здоровье сеиза! — сказал Костандис, который был уже слегка навеселе. — Давайте выпьем за здоровье аги, погубившего несчастную вдову, потому что и он сильно любил! Давайте выпьем и за Юсуфчика, несправедливо убитого! Он-то чем провинился? Жевал мастику и пел амане!.. Разве он что-нибудь худое делал?

— А если даже что-нибудь и делал, — заметил Яннакос, давясь от смеха, — пусть и то пойдет ему на пользу!

Костандис в ужасе сделал знак и глазами показал на свою жену, которая притворялась, будто смотрит в открытое окно на звезды. Яннакос понял и прикрыл рот рукой.

— Только за здоровье деда Ладаса не заставляйте меня пить и за здоровье попа Григориса! — заявил Костандис. — Это дикие звери.

— Эх, доброе у тебя вино, дорогой Костандис! — крикнул Яннакос, который порядком опьянел, — поэтому я выпью и за их здоровье.

Он наполнил стакан.

— За здоровье деда Ладаса! Чтоб пусто ему было! — и выпил залпом.

Потом снова налил.

— За здоровье попа Григориса! Чтоб пусто ему было! — и осушил и этот стакан.

— Есть ли еще какой-нибудь грешник, чтоб я мог упомянуть и его?

Вино лилось рекой, сердца раскрывались, и в них вселялись радость и любовь.

«И Христос как вино, — подумал Манольос. — Точно так же и он делает необъятными сердца людей, и тогда умещается в них весь мир; точно так же он открывает врата рая, чтобы вошли туда все грешники…»

И он гордился своими друзьями, которые обнимались и хохотали.

— А Панайотарос? — . крикнул Яннакос. — Мы Иуду забыли! За его здоровье, отче Иаков!

— За его здоровье, апостол Петр! — ответил Костандис, и все снова осушили стаканы.

Жена Костандиса повернула голову; она поняла, что они собираются выпить все ее вино, и это привело ее в ярость.

— Ты много пьешь, Костандис! — сказала она строгим голосом.

Костандис съежился.

— Ладно, — сказал он, — не сердись, жена, принеси нам еще кувшин с водой, чтоб освежиться.

Жена пошла к колодцу, а Костандис приложил палец к губам.

— Будьте осторожны, бедняги, — прошептал он, — будьте осторожны, она начинает сердиться!

— Давай лучше уйдем, — сказал Яннакос, — давай уйдем, чтоб тебе не попало…

— Нет, ребята, сидите, только тихо. Мы выпьем воды за ее здоровье. Может быть, и смягчится она, — не знаешь ты женщин.

Жена вошла с кувшином; взяла стаканы из-под вина, сполоснула их и наполнила холодной водой. Мужчины подняли стаканы с водой и чокнулись.

— За твое здоровье, сестренка, — сказал Яннакос, — пусть бог освежит твою душу, как ты нас сегодня освежила! Лучшей сестры, чем ты, и лучшей жены нет в мире! Куда бы ни пошел и где бы ни был Костандис, всегда и везде он говорит о твоих прелестях!

— За твое здоровье, жена! — робко произнес Костандис. — Лучше, ей-богу, с тобой быть в аду, чем одному — в раю! — и подмигнул своим товарищам.

— За твое здоровье, хозяйка, — сказал Манольос. — Ты нас извини, большой вечер сегодня, село наше спасено! Пусть бог вознаградит тебя за хлопоты, что мы тебе доставили.

Друзья допили воду, и теперь им не было жарко. Костандис вынул портсигар и предложил товарищам сигареты. Потом все поднялись, вышли во двор и сели на лавочке. Хозяйка, бормоча что-то про себя, начала убирать стол.

Воздух был почти неподвижен; с поля доносился запах спелых хлебов; от фруктовых деревьев, росших во дворе, пахло инжиром.

Кто-то остановился у ворот и постучал; Костандис встал, встревоженный.

— Костандис, открой! Это я, Михелис!

Костандис с радостью открыл дверь. Вошел ночной гость, Михелис.

— Я оставил своего старика, — сказал он. — Он наелся, напился и уснул. Вот я и пришел.

Он сел на лавочку. Вокруг царило сладостное безмолвие, он не хотел его нарушать и молчал.

Прислонившись головой к стене, Манольос смотрел на звезды, и свет их озарял его. И вдруг в ночной тишине раздался его спокойный голос:

— Человек замышляет одно, а бог решает другое; он не дал мне сегодня умереть и покинуть вас, братья. Кто знает, какая у бога цель? Наверно, мы еще не кончили свой путь на земле, нужно еще много трудиться, чтобы спасти душу. И вот сегодня вечером, братья, я принял решение.

Сказал и умолк; затем поднял свои глаза к звездной реке Иордану, которая раскинулась над ним.

Яннакос и Костандис начали трезветь. Вино, шумевшее у них в голове, теперь струилось по всему телу, вливая в них бодрость. Михелис тронул колено Манольоса, как будто хотел сказать ему: «И я с тобой!»