Старик Ладас часто останавливал Яннакоса на улице и говорил ему:

— Яннакос, верни мне три лиры, верни с процентами, иначе я продам, несчастный, твоего ослика — знай это! Я и так бедный человек, а ты хочешь меня разорить!

У попа Григориса дела шли плохо: много прошло времени, но не было ни венчаний, ни крестин, никто из односельчан не умер.

Гробовщик выходил из дому и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрел в сторону села, но никто не шел к нему; он прислушивался — никто не пел псалмов!

— Хоть бы кого-нибудь черт прибрал, — бормотал он, — а то умрут мои дети с голоду!

А вдова, запершись в своем доме, никому не открывала дверей. Панайотарос часто бродил около, вдрызг пьяный, выкрикивая угрозы; здоровые парни изнывали от скуки, не знали, куда девать силы, и начали уже крутиться вокруг честных женщин.

— Будь проклята эта вдова! — роптали те, у кого были красивые жены. — Притворяется порядочной, и мы не можем отойти от своих домов — все чаще и чаще эти парни поют любовные песни под нашими окнами. Честь села в опасности!

Каждый день, к вечеру, собирались усталые односельчане в кофейне Костандиса. Они целый день трудились на земле, черпали воду, поливали огороды и баштаны и теперь курили наргиле, изредка бросали короткую фразу и снова замолкали. В селе не было ни одного дурачка, чтобы дразнить его и смеяться над ним; не было даже какой-нибудь певчей птицы, вроде сороки или дрозда, чтобы, слушая ее свист, похожий на человеческий, можно было коротать время. Все одно и то же… Все сделались серьезными, и Панайотарос, который иногда являлся во хмелю, уже не развлекал их, потому что он совсем озверел и, едва кто-нибудь принимался дразнить его, хватал камни и швырял их в насмешника. Позавчера он разбил очки учителю, сидевшему в кофейне, влепив камень ему прямо между бровями.

Иногда ага заставлял женщин танцевать под амане, потому что у него было печальное и тоскливое настроение. Но что за танец по принуждению? Им быстро надоедало танцевать, они уходили, а посетители кофейни снова брались за наргиле, и в кофейне воцарялась прежняя скука. Случалось, что пьяный ломал себе ногу или кто-нибудь ловил вора на баштане. Тогда на минуту поднимался крик, но тут же угасал, и снова все погружалось в прежнюю тишину.

И вот однажды утром по селу неожиданно разнеслась страшная весть: Юсуфчика нашли убитым в его постели!

Старая служанка аги, Марфа, рано утром тайком ускользнула из дому и, дрожа, пошла навестить старуху Мандаленью.

— Пропало наше село! — сказала она ей, когда они вдвоем заперлись в комнате. — Пропало, Мандаленья! Юсуфчика убили!

— Кто же это сделал, дорогая Марфа? Известие, которое ты мне принесла, подобно огню! И этот огонь спалит нас всех! Кто же мог это сделать?

— Ночью никто не входил в дом; в доме находились только ага, Юсуфчик, сеиз и я, больше никого не было! Скажи христианам, пусть они остерегаются, и если кто из них может уйти из села, пусть уходит, пусть уходит! У меня есть одно подозрение, но я не уверена, поэтому молчу!

Сказала — и исчезла; сгорбившись, заковыляла она к дому аги и больше не выходила оттуда.

А старуха Мандаленья накинула на себя черный платок, побежала от двери к двери и с тайной, необъяснимой радостью распространяла страшное известие. Мужчины оставили свои дела и собрались в кофейне в ожидании дальнейших событий. В раздумье смотрели они на балкон аги, но там все было закрыто — и двери и окна. Только время от времени доносились оттуда дикие крики, выстрелы, звон разбитого стекла, а потом снова наступала тишина.

Встревоженные старосты и старики собрались у попа Григориса. Сердце архонта Патриархеаса чуть не разрывалось от ужаса.

— Если не найдется убийца, — говорил он, шепелявя больше, чем обычно, — если не найдется убийца, мы погибли! Он отправит нас всех на каторгу! А если он напьется, то может нас и повесить!

— Наложит на всех штраф, чтобы искупить преступление, — вздохнул старик Ладас.

— Закроет церковь и школу и будет истреблять наше племя, — сказал учитель.

Поп Григорис ходил взад и вперед по двору, нервно перебирая четки. Он чувствовал, как стягивается на его шее веревка, видел на виселице уже все село.

«На мне лежит ответственность, — думал он. — Бог мне доверил души моих односельчан. Возьми моих овец, повелел он мне, и паси их. Непременно нужно найти убийцу!»

Он перебрал всех, одного за другим, строя разные предположения: кто бы мог убить этого проклятого турчонка? Но ни на ком не остановился. И все-таки, без всякого сомнения, убийцей мог быть только христианин! В селе всего три турка, — ага, сеиз и Юсуфчик. Все остальные — христиане! Беда, убийца — христианин! Село погибнет!

Примчался запыхавшийся Костандис.

— Ага бегает по дому с пистолетом, стреляет и разбивает все, что попадается под руку, — табуретки, бутылки, горшки, а потом садится рядом с убитым Юсуфчиком и ревет… Мне это сказала горбунья Марфа.

Дверь опять открылась — вошел Яннакос.

— Сеиз вышел на балкон и трубит.

Потом появился еще кто-то.

— Он послал своего глашатая пройти по селу; теперь тот стоит на площади и кричит.

— А что он кричит?

— Ума не приложу, отче. Краешком уха я услышал какие-то имена, но какие, не понял…

— Пошел ты к черту! — пробормотал старик Патриархеас, и вены у него на шее так вздулись, что казалось, вот-вот разорвутся.

— Пусть кто-нибудь пойдет и узнает, — предложил поп Григорис. — Будь добр, пойди ты, Яннакос.

Но в эту минуту голос глашатая послышался совсем близко… Все побежали к двери, приоткрыли ее. Глашатай остановился на перекрестке улиц, откашлялся, стукнул палкой о камни и поднял голову. Раздался его зычный, напевный и монотонный голос, и люди со страхом застыли на порогах своих домов, слегка приоткрыв двери.

— Эй, односельчане, эй, райя! Слушайте внимательно! Приказ аги! Поп Григорис, старосты Патриархеас и Ладас, учитель Хаджи-Николис и седельщик Панайотарос, которого называют Гипсоедом и Иудой, — все вы должны немедленно явиться к аге! Остальная райя должна сидеть у себя дома и ждать. Никто не должен находиться в кофейне или на улице! Эй, райя, эй, односельчане, я кончил! Я все сказал!

Костандис поддержал старика Патриархеаса, чтоб тот не упал, помог ему сесть на лавочке, а Марьори подбежала и принялась обмахивать его. Старик Ладас прислонился к стене смертельно бледный, широко открыв рот, словно ему не хватало воздуха. Яннакос пожалел его и подошел к нему.

— Успокойся, Ладас! У тебя есть какое-нибудь поручение ко мне?

Старик Ладас растерянно посмотрел на него.

— Кто это такой? Ты, Яннакос? — спрашивал он, и слюни текли у него изо рта.

— Да, это я, Яннакос, бродячий торговец! Я тебя спрашиваю, есть ли у тебя какое-нибудь поручение?

Глаза старика Ладаса оживились.

— Несчастный, — закричал он, — верни мне три лиры, или я тебя уничтожу.

Тем временем поп Ион Григорис вошел в свою комнату, надел на шею серебряный крест с изображением распятия на одной стороне и воскресения Христа — на другой, взял посох с ручкой из слоновой кости и перекрестился перед иконой.

— Христос мой, — прошептал он, — в эту трудную минуту помоги мне, помоги христианам! Будь милосерден к нашему селу! Не дай мне унизить себя!

Он поклонился иконе и снова посмотрел на спокойное, ласковое лицо Христа.

— Христос мой, — повторил он, — не дай мне унизить себя!

Он снова перекрестился и вышел во двор.

— Пошли, братья, — сказал он спокойным и торжественным голосом. — Вперед, старик Патриархеас, не забывай, что ты архонт! Ведь архонт не тот, кто ест и пьет лучше остальных, а тот, кто в час опасности идет во главе своего народа и защищает его. Покажи теперь свое архонтское достоинство, иди впереди! И ты, старик Ладас, будь добр, не позорь наше село! Не вздумай плакать перед агой, будь смелым! Мы не виновны, но если суждено умереть, чтоб спасти село, мы с радостью примем смерть! Я люблю земную жизнь, но еще больше — загробную; мы находимся на пороге — позади земля, впереди небеса, пусть решает всемогущий! О тебе, Хаджи-Николис, я ничего не могу сказать! Ты столько лет рассказывал детям о героях Греции и мучениках христианства, и вот тебе представляется случай вспомнить их славу и показать на деле, как ее добывают! Пусть ученики твои не увидят тебя бледным и дрожащим. Стой перед смертью, как герой и мученик! Готовы ли вы, братья?