Манольос поднял голову.
— Не знаю, отче, — сказал он, — с чего начать… Мысленно вижу всю свою жизнь… Помоги мне, отче, задавай вопросы. Спрашивайте и вы, братья!
— Не ищи начала, Манольос, — ответил ему отец Фотис, — нет начала, нет конца! Открой уста и скажи первое, что придет тебе на ум. Тогда ты увидишь, что слова — как черешни: одна тянется за другой и все вместе они образуют цепь… Закрой глаза, Манольос! Что ты видишь? Где ты находишься? Не думай, говори сразу!
— В доме попа Григориса. Там все старосты; большой совет принял решение и указал долг каждого в дни великой страстной недели, в том удивительном таинстве, которое разыграется в храме… Ко мне подходит поп Григорис, кладет руку мне на голову и благословляет меня: «Тебя, Манольос, бог выбрал, — говорит он мне. — Тебя бог избрал поднять тяжесть креста…» Сердце мое разорвалось на тысячу частей…
Манольос открыл глаза и заплакал; он вернулся к действительности.
— Сердце мое в ту минуту словно разорвалось на тысячу частей, — продолжал он. — Как будто это был флакончик с духами, который блудница Магдалина разбила у ног Христа, чтобы их омыть… С детства я отличался богатым воображением. Читая жития святых, я далеко уносился в мечтах. Я тоже хотел стать святым… И когда пошел в монастырь, только об одном и думал — о праведниках… Хотелось и мне отправиться в Фиваиду, и не есть, не пить, только творить чудеса. Вот видите, братья, с малых лет я грешил, дьявол поселился в моем сердце, и я загорелся. Мне хотелось творить чудеса — прости, господи! — чтобы прославиться! И когда я вышел из дома попа Григориса, в висках моих гудело, мне показалось, что село стало маленьким и я не помещался в нем, что я был уже не Манольос, работник старика Патриархеаса, неграмотный и недостойный, а избранник бога, перед которым великая задача: идти святыми местами по стопам Христа и уподобиться ему!
— Какая гордыня! — пробормотал Костандис. — И это ты, Манольос, такой тихий и скромный…
— Сын мой, Костандис, — сказал священник, — сердце Манольоса переполнено; дай ему излиться, а потом и ты выскажешь свое мнение.
— Вы меня простите, братья, — сказал Манольос, — в душе у меня сидел дьявол… Я стыжусь того, что говорю, но я исповедуюсь и должен все высказать, бог меня слушает.
— Говори, говори, Манольос, — сказал священник. — Не стесняйся. Сердце человека — яма, наполненная змеями, лягушками и свиньями. Освободи же свое сердце, чтоб тебе легче стало.
Манольос приободрился.
— Я пыжился, как индюк, ходил взад и вперед и повторял тщеславно: «Бог избрал тебя, Манольос, тебя!» Но однажды, спасибо тебе, Яннакос…
Он схватил руку Яннакоса и хотел ее поцеловать, но Яннакос неожиданно отдернул ее.
— Что с тобой, Манольос? Ты хочешь поцеловать мою руку?
— Да, Яннакос, — сказал Манольос, — потому что ты открыл мне глаза… И увидел я, что я — лицемер и обманщик. Помнишь, Яннакос, ты встретил меня около дома капитана и сказал, — спасибо тебе: «Обманщик! Обманщик! Ты хочешь быть подобным Христу, а сам собираешься жениться… И после распятия Леньо принесет тебе теплую воду, и ты умоешься; она принесет тебе чистое белье, ты переоденешься и ляжешь с ней, после распятия, на кровать!»
— Прости меня, Манольос! — закричал Яннакос и упал в объятия своего друга. — Ты не знаешь, какой демон в тот день сидел во мне… Когда-нибудь и я вам исповедуюсь, и вы схватитесь за голову. Священник знает…
— Позвольте ему сказать, братья, пусть он выскажет все, чтобы облегчить душу, — сказал отец Фотис и попросил Яннакоса сесть. — Продолжай, Манольос! Тебе уже стало немного легче, ты чувствуешь это?
— Чем больше говорю, отче, тем легче мне становится… Исповедь — это важное дело, очень важное! Теперь я набрался смелости и выложу все, все!
— Мы слушаем тебя, сын мой, — сказал священник.
Он дотронулся до плеча Манольоса, как будто хотел передать ему часть своей силы.
— Говори, сын мой!
— Когда Яннакос в ту нашу встречу так обнажил мое сердце, я содрогнулся: передо мной была пропасть, и я остановился. «Тебе не стыдно, Манольос, — сказал он мне тогда, — ты думаешь, что распятие — это игра? Думаешь обмануть бога и людей? Любишь Леньо, мечтаешь спать с ней и хочешь изображать Христа? Позор тебе, обманщик! Прими решение, лицемер!» И с той минуты я принял решение: не жениться! Не трогать женщину! Остаться чистым!
Яннакос опять не сдержался.
— Я правильно сказал, Манольос, ты святой! — закричал он.
— Подожди, подожди, — возразил Манольос, — услышишь и схватишься за голову! Еще я не дошел до самого большого греха… Я принял решение насчет Леньо, я поссорился с моим хозяином и решил подняться на гору, в уединение, подальше от искушений. Там, наверху, говорил я, на чистом воздухе я предам себя Христу… И вот в ту минуту, когда я вышел на тропинку и чувствовал себя уже совсем избавленным, у колодца святого Василия, недалеко от села, меня ждало искушение…
Манольос вздохнул, вытер платком лицо, которое снова начало сочиться. Он долго молчал, и его руки дрожали.
— Мужайся, Манольос, — сказал священник, — я еще больший грешник, чем ты! Когда-нибудь и я исповедуюсь перед вами, и волосы у вас встанут дыбом. Я, которого вы перед собой видите, запятнал свои руки человеческой кровью, дьявол оседлал меня как-то раз… Я был тогда молод, кровь моя кипела. Я был пастухом и спустился в село отпраздновать пасху со своими товарищами. Я нес на плечах ягненка, чтоб зажарить его на вертеле. Был полдень, цвели деревья, земля благоухала. Мы все, крестьяне, расселись на траве, зажгли костры и вертели пасхальных ягнят над огнем. Для начала мы уже зажарили на углях печенку, выпили, и сердца наши разгорячились. Ягненок изжарился, мы положили его на траву, я взял длинный нож, отточил его и собирался разделить жаркое на части. И как раз в эту минуту нашло на меня искушение, и я закричал: «Эх, если б попался мне сейчас какой-нибудь поп, я бы его зарезал!» Сам дьявол, говорю вам, подсказал мне эти слова, потому что сам я был поповским сыном и уважал попов, — завидев какого-нибудь попа на дороге, я подбегал поцеловать у него руку, — а это я сказал так, в шутку, ибо мы выпили и у меня было хорошее настроение. Но какой-то пьяный из соседней компании, услышав это, засмеялся и закричал мне: «Ну вот, сзади тебя стоит поп. Сдержи свое слово, если ты мужчина!» Я обернулся, увидел попа, бросился на него и зарезал.
Отец Фотис перекрестился и замолчал; молчали и все остальные, охваченные ужасом. Каждый заглянул внутрь себя, увидел свою душу и содрогнулся. Сколько убийств, сколько недостойных и позорных поступков перемешалось там, но ты притворяешься честным, потому что боишься! Твои жестокие страсти остаются всю жизнь скрытыми, неудовлетворенными; они отравляют твою кровь, но ты сдерживаешься, обманываешь людей и умираешь добродетельным и уважаемым человеком. Внешне ты как будто и не сделал в своей жизни ничего плохого, но бога ведь не обманешь!
— Я хуже тебя, отче, — произнес наконец Михелис сдавленным голосом, прерывая молчание. — Когда мой отец заболевает, я чувствую сатанинскую безмятежность; какой-то дьявол внутри меня поднимается и танцует, потому что мой отец мне надоел… Мне кажется, что он стоит передо мной как помеха, и мне не терпится, — хочу, чтобы он умер. Чтобы умер человек, который родил меня и которого я люблю! Я не знаю, какая душа у преступника, но душа честного, доброго человека — это ад. Ад, который вмещает всех демонов. И мы называем хорошими людьми и хорошими христианами тех, кто сдерживается, скрывает своих демонов в душе и не дает им выскочить наружу — совершать дурные поступки, красть, убивать… Но все мы в глубине души — прости мне, господи! — бесчестные люди, воры, убийцы!
Разрыдался и Яннакос — он тоже заглянул в себя и ужаснулся. Но священник поднял руку.
— Дети мои, — сказал он, — придет когда-нибудь и наша очередь исповедоваться, но сейчас очередь Манольоса. Затворите ваши сердца, а его сердце уже раскрыто, пусть он закончит… Говори же, Манольос, — ты видел, слышал? Мы хуже тебя, я, поп, и Михелис — добрый, сострадательный Михелис, честь вашего села!
