— Мама, тебе письмо в ящике лежало. Я забыла…

Взяв письмо и взглянув на обратный адрес, Зинаида Аркадьевна болезненно улыбнулась:

— От Нины. — И вздохнула: — Прямо и читать страшно… — Не распечатывая, она положила письмо рядом и принялась за еду. — Виктор, помнишь, в ноябре прошлого года Ивану снова операцию делали. Это ведь третья операция. Совсем изрезали. Ох, мученик! И никаких результатов. Врачи так и сказали: вряд ли что можно сделать… Неужели — конец?

— Досталось бедняге, — в свою очередь вздохнул Виктор Викторович. — Могучий мужик был… Ну, почитай, что там?..

Дядю Ваню Владик помнил смутно. Густые усы помнил, улыбку и белые зубы. И как подкидывал его высоко, к самому потолку. Владик тогда не боялся. А мама боялась, кричала дяде Ване: «Перестань, дуралей! Ребенка сломаешь!»

И вот четыре года тому назад дядя Ваня попал в аварию. С тех пор лежит. Мама сказала: «Конец». Это что, умер?.. Но нет, по маминому лицу не похоже. Вот даже улыбнулась.

— Ну? — спросил Виктор Викторович.

— Растет наша Нинка! — складывая письмо, с преувеличенной радостью сказала Зинаида Аркадьевна. — Старшим контрольным мастером цеха назначили.

— А Иван-то как?

— Да ничего, по-прежнему. Лежит… Это что же, старший контрольный мастер цеха — инженерная должность?

— По всей вероятности…

— Поглядим, поглядим, какая она стала инженерша. В командировку сюда посылают ее, на завод… Смотри-ка, вся в работу, значит, ушла. Хотя оно и понятно: личной-то жизни нет. За детьми мать приглядит. Да и заработать надо. Все самой. От Ивана какой прок — одна пенсия. А так… полный инвалид. Только и осталось, что название — человек. Четыре года лежит. Даже представить не могу…

— Зиночка, — напомнил Виктор Викторович, — мы закончили?

— Обождите! Клубника же в холодильнике. Совсем память отшибло с этим письмом.

Когда клубника, крупная и спелая, от одного взгляда на которую хотелось улыбнуться, была разложена по тарелкам, Зинаида Аркадьевна подобрала полы шелкового халата — зеленые цветы на коричневом фоне — и уселась к столу на свое обычное хозяйское место. Проговорила задумчиво:

— Прямо как-то даже совестно перед Ниной. Не сложилась у нее жизнь. И собой видная, не глупа, годы еще не большие — на пять лет моложе меня, а видишь, какое несчастье. Нет жизни. Боюсь: приедет она — только расстроится. Разве старый дом их с нашей квартирой сравнить? И мебель, наверно, все та же, допотопная… Виктор, подкладывай еще клубники. Сегодня весь базар красный от нее. Подешевела. Сметану бери, — Зинаида Аркадьевна пододвинула мужу голубой сервизный молочник, наполненный сметаной. — Вкусно, дети?

— Очень! — сказал Владик и отправил в рот большущую, как грецкий орех, ягоду.

Мать погладила его по голове.

— Ешь, ешь, сынок. — И посмотрела на мужа, разгладила пальцами морщинку на его рубашке. — Все у нас хорошо, Витя. Все как надо. Только бы Танюша в институт поступила. Ты все-таки расспроси о приемной комиссии.

Такой трудной минуты, как эта, в небольшой и не очень богатой событиями жизни Владика, пожалуй, еще не было.

Он долго стоял на лестничной площадке второго этажа перед дверью с цифрой «6» на эмалевом ромбике. Была секунда — он уже протянул руку, ощупал пальцем выпуклость кнопки звонка, а нажать ее так и не решился. В последний миг подумал: а что сказать, если откроет Васята? Вдруг он все-таки дома? Правда, до того, как войти в подъезд, Владик минут пятнадцать сидел в беседке — наблюдал за окнами их квартиры. Несколько раз мелькнуло лицо его матери. А Васята не показывался. Но, может, у телевизора сидит?

«Надо еще посмотреть», — малодушно решил Владик и спустился во двор. Но только он занял место в беседке, как подбежала Оля с бантом.

— А Ленька-дурак крепость сломал. Сделаешь мне еще?

— Сделаю, — пообещал Владик.

— Когда сделаешь?

— Потом, потом. Цепи достану и сделаю…

«Цепи, — подумал Владик. — Это же как раз то, что надо! Правильно! Скажу: нет ли у тебя цепи?»

И Владик снова пошел к подъезду.

Он так настроил себя на встречу и разговор с Васятой, что удивился, когда в открывшейся двери увидел его мать.

— Тебе чего? — спросила она. — Васи дома нет.

Он чуть было не сделал шаг назад. Вовремя опомнился.

— Я за нашим биноклем пришел. С ремешком он. Полевой бинокль. Мне папа велел, — для большей убедительности сочинил Владик.

— Ты Прохорова сын? Отец твой в суде работает?

— Да. Я Васе дал на три дня. Он вернуть обещал…

— Цел бинокль. Видела. Сейчас отдам…

«А я-то, глупый, боялся!» — сбежав с лестницы и крепко прижимая бинокль к боку, радостно подумал Владик.

Дома он окончательно почувствовал себя в безопасности. Повесив бинокль на грудь и расхаживая по комнате, он, словно капитан на корабле, то с левого борта оглядывал даль, то, приставив окуляры к глазам, смотрел прямо по курсу корабля. И хотя из одного окна был виден угол пятиэтажного дома и двор с зелеными деревьями, а из другого — глинистый котлован со штабелями бетонных свай, но голубое небо над всем этим представлялось Владику неоглядным океанским простором.

— Право руля! Полный вперед! — подал капитан команду.

Однако, когда в следующую минуту в окулярах бинокля показался поблескивающий на солнце и быстро движущийся предмет, то Владик почему-то не посчитал его ни перископом подводной лодки, ни хищной акулой, плывущей рядом с бортом корабля. Поблескивающий предмет, многократно приближенный линзами, не оставлял сомнения: во дворе появился Васята. Вот он миновал беседку, затормозил и соскочил с седла. Черный кот на его спине сморщился.

Кот насмешил Владика. «Опоздал, усатый! Ой, как здорово, что я успел к Васькиной матери сходить! Еще бы полчаса и…» У Владика даже холодок по спине пробежал. В самом деле, может, завтра было бы уже поздно. Отнес бы Васята бинокль тем ребятам в Каменный Лог, и все — увели бы, как сказал Чиж. Хлопал бы потом ушами.

Владик протер носовым платком голубоватые линзы и положил бинокль на место — за раздвижное стекло книжной стенки. Подумал: «Вот удивится Васята, когда мать скажет, что я приходил!.. Удивится? Вряд ли. Скорей всего станет ругать. Как Гусика. Тоже всяких слов напридумывает. И пускай. Главное, что бинокль дома, что мамы не надо бояться и что каждую минуту могу взять его и, смотреть на двор, на облака или поиграть в капитана. В настоящего, бывалого морского волка, который избороздил все моря и океаны».

Владик снова достал бинокль, перекинул через шею ремешок, а на голову надел синий папин берет. Он постучал в дверь Таниной комнаты и низким, будто простуженным голосом сказал:

— Разрешите войти?

Сестра на этот крючок клюнула: с удивленным лицом распахнула дверь.

— Фу ты, напугал!

— Докладываю, товарищ адмирал. — Владик по-морскому — ладонь поперек — приложил руку к берету. — Корабль благополучно возвратился из плавания. Двести пятьдесят тракторов доставлены на Кубу.

— Счастливый ты, Владик, — опять садясь к столу с разложенными учебниками, вздохнула Таня. — Играешь.

— Давай вместе. Сделай переменку. Ты будешь капитаном танкера. Везешь горючее. А я — немецкая подлодка и хочу танкер потопить…

— Какой еще танкер! Погляди, сколько надо учить!

— Но ты же учила это недавно. Когда на аттестат сдавала. Столько готовилась, тряслась.

Сестра печально улыбнулась:

— В институт совсем другое дело. Конкурс. Так и будут стараться, чтобы завалить.

— Страшно? — спросил Владик.

— Еще бы! Видишь, с мамой что делается. Ее же удар может хватить. Или инфаркт.

— Ладно, учи, — сказал Владик, снимая капитанский берет.

— Погоди, — остановила его Таня. — Ты крови боишься?

— Я? Крови… — опасаясь какого-нибудь подвоха, принялся тянуть резину Владик. — Чьей крови? Своей? А зачем ты спрашиваешь?

— Шла сегодня сквером, вижу: возле лавочки капли крови. Большие, как пятаки. Красные.