Но вот и знакомый вокзал за окном, длинный перрон, встречающие с цветами, носильщики в фартуках, с бляхами на груди. Вагон остановился; вместе с пассажирами, нагруженными чемоданами, пузатыми портфелями, сетками, Владик медленно подвигался по узкому коридорчику и наконец увидел маму. Она протянула к нему руки, обняла, прижала к себе и… кончилась его самостоятельность.

Сынок, да ты подрос! Загорел как… А на лицо будто похудел. Конечно, похудел. И шейка вытянулась. Как там питался? Кормили хорошо? Вовремя? Ты про еду в письме не написал. Ну, ничего, откормлю, отпою.

В троллейбусе мама усадила его рядом с собой, на первой скамейке для пассажиров с детьми, снова обняла.

— Господи, как соскучилась! Чуть не до света сегодня проснулась…

Лишь на третьей остановке Владик смог задать вопрос, ответ на который очень хотел услышать.

— Таня в институт поступила?

Мамино лицо посерело, губы сомкнулись.

— До сих пор не могу опомниться… По конкурсу не прошла… Такое горе…

Когда приехали и Владик не без волнения поднялся знакомой лестницей на четвертый этаж, открыл дверь, то и вправду ощутил какую-то гнетущую тишину, царившую в квартире. Сестра была дома. Она вышла из комнаты и слабо, точно больная, улыбнулась Владику, коснулась губами его щеки.

— Здравствуй. Приехал… Мама, пододеяльник я погладила.

— А простыни?

— Еще не успела.

Зинаида Аркадьевна открыла дверь в комнату дочери, увидела раскрытую на столе книжку.

— Так и есть, читала! Надо было, моя дорогая, раньше с книжками сидеть. И за хлебом, наверно, не сходила? Владика с дороги покормить надо.

— Сейчас…

— Мам, — сказал Владик, — давай я сбегаю! И погляжу на двор.

— По ребятам соскучился?

— Нет, — покрутил головой Владик, — просто не был давно. Какого хлеба купить? Я за одну минуту сбегаю.

«За минуту» — так говорится. Если даже во весь дух до булочной мчаться да обратно, то минут за восемь успеешь. Когда очереди, конечно, нет. А насчет ребят Владик говорил правду, его и в самом деле не тянуло повидаться с ребятами. Он был еще весь полон жизнью своих друзей из Егоркиного отряда. Что сейчас делают? Опять в сарае собрались? Еще бы! А Витька и Петро тоже с ними? Вот как повернулось!.. Все мысли Владика были еще там. И большой двор, зажатый между пятиэтажными домами, он рассматривал без особого интереса. Ничего нового. Те же деревья, газоны. Может, трава не такая зеленая, как была. Видно, и здесь жаркие дни стояли…

Хоть пять-шесть человек и невелика очередь, но «минутка» растянулась на четверть часа.

Да Владик, если честно сказать, и не очень спешил домой, в эту унылую и тягостную тишину комнат.

На лавочке у подъезда он увидел сидевшую со спицами в руках Дарью Семеновну — старушку из шестьдесят третьей квартиры. Хорошая была у нее память — опять назвала его «зонтиком».

— Здравствуй, зонтик! Долго пропадал. Отдохнул на пятерочку?

— Даже лучше, — сказал Владик и попросил: — Вы не зовите меня больше так. Услышат ребята — начнут дразнить.

— И верно! — удивилась Дарья Семеновна. — Что это я, старая, придумала! Прости, пожалуйста, больше не буду, не буду. Не волнуйся. А ты скажи сестренке — пусть забежит ко мне домой.

Всем плохо жилось в доме. Об этом Владик узнал в первый же вечер после приезда.

Мама сказала:

— Господи, столько времени в парикмахерской не была! Когда у меня были такие ногти!

Отец сказал:

— Зиночка, не делай из парикмахерской трагедии. И, вообще, хватит трагедий!

Таня сказала:

— Что же, под поезд мне теперь броситься, как Анна Каренина?

Но самое неприятное Владику было то, что его приезд не только не способствовал восстановлению мира, а наоборот, еще сильнее накалил атмосферу. Оказалось: письма его виноваты. Он-то старался, бумаги не жалел, во всех подробностях описывал свою интересную жизнь в Егоркином доме!

— Что же ты за отец, Виктор! — укорила Зинаида Аркадьевна. — О дочери побеспокоиться не захотел, сына рад был поскорее отослать неизвестно куда…

— «Неизвестно куда» — это дом твоих родных, — спокойно напомнил Виктор Викторович. — Кстати, Нина Михайловна — прекрасный человек.

— Дело не в этом. Посмотри, как он жил там! Ты ведь читал письма его: стычки, драки, какие-то засады, гранаты. Как только не покалечился!

— Мам, — не выдержав, вмешался Владик, — если бы настоящая граната. А то из бумаги. Сажа в ней…

— Не говори! Не хочу слушать! Посмотри, какой стал худой. Шея в ниточку.

— А по-моему, нормально выглядит, — сказал Виктор Викторович и даже протер очки — получше разглядеть сына. — Возмужал. Окреп. Танюша, ты как находишь?

— У нее только спрашивать! Этих забот ей не хватает!

— Зина, — укоризненно покачал головой Виктор Викторович, — ну на кого ты злишься? Зачем?

— А-а! — махнула рукой Зинаида Аркадьевна. — Тебе лишь бы все тихо было, мирно. Знать ничего не хочешь. Привык за мою спину прятаться. Что вот с Татьяной теперь делать?

— Снова будет поступать… Если захочет.

— Но ведь год пропадает! А у нее такие прекрасные оценки были! В памяти все свежо. Через год, думаешь, легче будет?..

Да, неуютно было в доме.

Когда перед сном Владик пошел умываться, то в ванную комнату проскользнула и сестра. Закрыла дверь на задвижку.

— Я тоже хотела пойти встречать на вокзал, да видишь. — Таня кивнула на дверь. — Одного балла всего не хватило. По химии четверку поставили. И репетитор не помог.

— Что же теперь? — спросил Владик.

— Мама хочет, чтобы санитаркой оформлялась… Все-таки легче, говорят, будет потом поступить.

— Санитаркой… — повторил Владик. — Наверно, не хочешь?

— Нет, нет, — Таня отрицательно помотала головой, — не хочу. А как маме скажешь? Ах, Владик, хорошо тебе. Я бы сто лет согласилась учиться в школе.

— Целый век? Не выдержишь. Надоест. Это старушкой станешь, и все за партой сидеть? Тань, я забыл — тебя старушка из шестьдесят третьей квартиры просила зайти.

— Дарья Семеновна? Обязательно зайду… Владик, а хорошо было у тети Нины?

Он подержал в руке мыло, покрутил его и очень грустно сказал:

— Если бы можно было делать что хочешь, ну… учиться, работать или жить где хочешь, то я бы к дяде Ване и тете Нине поехал жить.

Нет, не все осталось во дворе по-прежнему. Не только чуть пожухла под солнцем трава на газонах. Из окна Владик увидел, что за их домом уже далеко простирались ряды подрубленных свайных пеньков. Ряды эти соединяли проволочными лесенками, обставляли щитами из досок, а потом заливали бетоном. И самое главное, занимался этой работой подъемный край, ползавший по широким рельсам. И не кран даже, а кранище-великанище. Наверное, дом будут строить не в пять, а в девять или двенадцать этажей.

Из другого окна Владик и еще новое заметил — исчезли два железных гаража, стоявших раньше недалеко от высокой березы. А у газона с цветами Владик увидел не пенсионера дядю Леонтия, а толстую женщину, которая поливала цветы из голубого, знакомого Владику шланга.

А потом он Гусика заметил на лавочке. Тот сидел один и читал книжку. Владик так почему-то обрадовался, что хотел тут же побежать во двор. Но бежать было нельзя: мама гладила на столе его желтую рубашку — сказала, чтобы надел ее. Владик довольствовался тем, что приставил к глазам полевой бинокль, навел резкость и так хорошо увидел лицо своего школьного товарища — будто тот в одной комнате находится с ним.

Едва дождался Владик, когда под жарким утюгом исчезла последняя морщинка на его желтой рубашке с карманчиком на груди и белыми пуговками, которую ему когда-то пришлось так усердно отстирывать в ванне.

— Веди себя хорошо, — сказала мама. — И чтоб к половине второго был дома. Курицу с картошкой потушу. Ты же любишь.

— Мам, а ты умеешь делать шоколадные колбаски с орехами? Правда, ведь вкусные? Наташа сама делала. Я могу научить тебя.