Как сквозь туман, она слышала, что отчим представил их друг другу:

— …Филип Станоп, граф Честерфилд.

Ноги не слушались Барбару, но ей удалось все же сделать реверанс. Граф коснулся ее руки.

— Милорд, — тихо произнесла она, пытаясь скрыть дрожь в голосе. Как он высок! Глаза его сияют, как два сапфира, а лицо покрыто ровным загаром.

По счастью, родители приучили Барбару не разговаривать во время еды. Она с трудом глотала маленькие кусочки, пытаясь совладать с волнением, сжимающим горло. Барбара разглядывала графа сквозь густые черные ресницы. Ему было чуть за двадцать, но на правой щеке уже залегла морщинка. Ее пальцы невольно дрогнули; ей вдруг захотелось протянуть руку и разгладить морщинку.

Поначалу она не вникала в застольный разговор, но, уловив случайную фразу, поняла, что может узнать кое-что о покорившем ее незнакомце, и стала прислушиваться.

Из разговора ей стало ясно, что Филип так же, как и вся их семья, является ярым роялистом и что он недавно вернулся из Голландии, где делил с принцем его изгнание. Нет, не с принцем, вдруг поняла Барбара. В кругу истинных друзей королевской фамилии о принце уже открыто говорили как о короле Карле II. Барбара смутно вспомнила: они называли его «Черный Мальчик», за смуглый цвет лица. В детстве Карл был большим приятелем ее кузена Джорджа. Позже она то и дело слышала разговоры о его обаянии и способности покорять сердца. Но Барбара думала, что этот смуглый подросток, к сожалению, вовсе не похож на короля.

А вот граф Честерфилд — она опять украдкой взглянула на него из-под пушистых ресниц — был истинным воплощением царственного величия.

Мягкий голос матери упомянул о его супруге, и Барбара почувствовала, как холодный страх сковывает ее сердце. Но дальнейший ход разговора позволил девушке вздохнуть с облегчением. Они говорили о его жене, Анне Перси Нортумберлендской, умершей три года назад. «Какое счастье, что она умерла! — воскликнула про себя Барбара и тут же прошептала торопливо: — Господи, прости меня!» Она зябко поежилась. Как можно радоваться тому, что молодая женщина зарыта в сырую холодную землю и навсегда лишена тепла, света… и никогда больше не увидит своего мужа Филипа Станопа!

Филип, повеса и соблазнитель, хорошо представлял себе, какие чувства обуревают сидящую напротив Барбару, и в свою очередь ощутил, как кровь быстрее побежала по его жилам: «Ну и ну, до чего чувственна эта малышка!» Ни при английском дворе, ни за пределами Англии ему не встречалась такая красавица.

Филип лениво представил себе, как в Лондоне ей проходу не дадут. Но, черт побери, он не позволит этим повесам приблизиться к ней, пока не натешится сам.

Неужели она еще девица? — размышлял Филип. Возможно ли, чтобы ее страстность еще не обнаружила себя? Или какой-нибудь мальчишка-конюх уже повалялся с нею на соломе? Да, впрочем, какая разница? Филип собирался вкусить ее прелестей и обучить ее кое-каким вещам, вряд ли известным простому конюху.

Он поднял бокал и, улучив момент, когда родители Барбары не смотрели на него, украдкой взглянул на нее. Его глаза улыбнулись ей над краем бокала, и Барбара с ужасом почувствовала, как вспыхнули ее щеки. «Сейчас, наверное, щеки полыхают сильнее волос», — смущенно подумала она. Но на помощь ей пришло врожденное кокетство, и, несмотря на неловкость, Барбара очаровательно улыбнулась в ответ и поднесла к губам свой бокал.

Пока граф пил, она не могла отвести глаз от его твердо и в то же время изящно очерченных губ. И вдруг ей захотелось коснуться их, медленно провести по ним язычком. Потрясенная своим желанием, она так крепко сжала ножку бокала, что, казалось, еще немного и стекло хрустнет в ее руке.

После ужина все расположились перед камином, разговор сделался отрывочным. Барбару раздирали эмоции и смущали непривычные ощущения, ей стоило труда держать себя в руках. На лбу девушки выступили бисеринки пота.

Мэри заметила состояние дочери.

— Должно быть, ты выпила слишком много вина. Пойди приляг. Сон — единственное, что помогает в таких случаях.

Барбара с благодарностью посмотрела на мать и встала с кресла. Удивительно, что ей хотелось покинуть общество графа, но она чувствовала странное томление, словно слишком долго сидела возле огня. Ей не терпелось скорее попасть в свою комнату и осознать, что же с ней происходит.

Она пожелала всем доброй ночи и направилась к каменной лестнице. После ее ухода Филип тоже поднялся; сказав, что ему нужно выйти, и извинившись перед хозяевами, он быстро последовал за Барбарой. Она даже не успела испугаться, когда его властные руки обняли ее и развернули к себе.

— Прошу прощения, госпожа, — улыбаясь, сказал граф. — В уголках ваших губ притаился поцелуй, и я чувствую себя вправе претендовать на него.

Он нагнулся и поцеловал Барбару в уголок рта, и ее губы раскрылись под его нежным поцелуем. Никогда в своих детских мечтаниях она не воображала, что поцелуй может иметь над ней такую власть. Голова у нее закружилась, ноги подкосились; она упала бы, если бы Филип не поддержал ее. И, возможно, чтобы не упасть, она обвила руками его голову и сильнее прижалась к нему, продлевая поцелуй.

Филип довольно рассмеялся и прошептал, не отводя губ от ее рта:

— Похоже, я не ошибся в тебе.

Его смех был вызван пробуждающейся в нем чувственностью, но Барбара по неопытности сочла, что он насмехается над ней, и, вырвавшись из его объятий, устремилась вверх по лестнице.

Она влетела в свою комнату, задыхаясь, хотя обычно с легкостью взбегала по этим ступеням раз по десять на дню. У стены напротив двери стояло трюмо, и она зачарованно уставилась на свое отражение. Вот, значит, как выглядит женщина, которую только что поцеловали. Барбара уже давно думала о себе как о женщине. Волосы ее были в живописном беспорядке, а большие синие глаза казались вдвое больше обычного. Но дольше всего она разглядывала свои губы. Они стали еще ярче, полнее, и девушка изумленно коснулась их пальцами. Неужели он так же мгновенно влюбился в нее, как она в него? Зачем же иначе он так стремился поцеловать ее?…

Она подошла поближе к зеркалу. Всю жизнь она слышала лестные отзывы о своей внешности, все посещавшие их дом, сходились во мнении, что она самая очаровательная девочка в Англии. Но у нее не было возможности сравнить себя с кем-либо. Должно быть, множество женщин влюблены в Филипа Станопа.

Она приспустила лиф платья, подражая придворным дамам, которых видела на картинах той поры, когда общество еще не облеклось в строгие пуританские наряды, предписывающие полностью закрывать грудь. Потом, охваченная странным порывом, она полностью обнажила груди. У нее перехватило дыхание. Да, именно в этом был источник того тревожного ощущения, которое у нее возникло, когда Филип целовал ее: соски ее полных грудей набухли и затвердели. Странно, ведь в комнате так тепло. Она была озадачена новыми ощущениями, к которым добавилось щекочущее тепло, зародившееся где-то в низу живота.

Вдруг она вспомнила, как быки влезают на коров в поле, и в ее широко открытых глазах мелькнуло прозрение. Барбаре, как всякой выросшей в деревне девушке, была известна механика соития, но до сих пор она не представляла, что побуждает животных спариваться. Днем, прижимаясь к теплой земле, она ощущала нечто подобное, но то было лишь смутное, неопределенное томление. Сейчас все стало предельно ясно — ей хотелось, чтобы Филип взобрался на нее, подобно тому, как бык взбирается на корову.

У двери раздалось легкое царапание, и не успела она обернуться, как Филип был уже в спальне.

— Т-с-с… Твои родители еще беседуют у камина. Но я откланялся пораньше, сославшись на утомительную дорогу.

Увидев его, Барбара мгновенно поняла, что предчувствовала его приход. Ум никогда еще не подводил ее. Но главным ее достоинством была непосредственность, и повинуясь безотчетному желанию, она подбежала и бросилась ему на шею. Он рассмеялся и заключил ее в объятия. Пальцы Барбары запутались в его волосах, она страстно прижалась к нему всем телом, словно желая слиться с ним в единое целое.