Итак, приобщившись к работе над иллюстрированием сочинений Лермонтова, Врубель оказался снова в обстановке «полезной для него конкуренции». Впрочем, его соратники и соперники на этот раз даже не претендуют на конкуренцию. Стихия врубелевской фантазии была столь заражающа, его ощущение Лермонтова было столь впечатляюще и убедительно, что трудно было не подпасть под его власть. Это в полной мере относится к Серову, исполнившему единственную иллюстрацию к поэме «Демон». На этот раз он совершенно утратил творческую самостоятельность. Серов хочет чувствовать, видеть и воссоздавать по-врубелевски. Но иллюстрация его чисто подражательна. Склонившийся над Тамарой Демон, закутанный в собственные крылья, похож на молодого Демона из недавно написанной Врубелем в доме Мамонтова большой картины. Но насколько же образ, созданный Серовым, более прозаичный и сниженный! Стремясь вместе с тем увидеть и воссоздать образы Лермонтова во всей зримой жизненной конкретности, Серов в своей работе не только опирался на натуру, но непосредственно писал их с натуры. И этот путь оказывался в данном случае мало плодотворным. Узнавая Ольгу Федоровну в рисунке Серова к «Княжне Мери», а в русалке и в Тамаре — двоюродных сестер Симонович, Врубель снисходительно иронизировал.

Не ближе к Лермонтову был Константин Коровин. Иллюстрируя стихотворение «Свидание», Коровин весело вспоминал эпизоды из недавнего путешествия с Мамонтовым на Кавказ, ночной Тифлис, грозных чеченцев. Он пытался передать романтическую, мятежную стихию лермонтовской поэзии, рисуя южный ночной пейзаж — таинственную полутьму горного селения, видного вдали с высоты, прорываемую редкими огнями в домах. Не столько поняв, сколько почувствовав многоголосие, таящееся в стихотворении, и ироничность одного из голосов, он придал фигуре грозного чеченца-мстителя какую-то нарочитую кукольность. Но соединение этой фигурки с романтически окрашенным, вполне натуральным пейзажем — дисгармонично.

Еще дальше от Лермонтова другие художники — участники издания.

В иллюстрациях к поэме Лермонтова «Демон» в прихотливом и свободном волевом усилии Врубель разорвал каноны стиля своих современников, чуждого романтических лермонтовских идей. Он возвращал образам поэта их поэтическую и романтическую природу. Был ли это Лермонтов? Во всяком случае, это был бесконечно живой его Лермонтов!

Отдавая должное Врубелю и признавая его превосходство, Серов, Коровин, Поленов, Пастернак, братья Васнецовы поддерживали Петра Петровича, которому приходилось ожесточенно сражаться с главным хозяином издательства — Кушнеровым, пугавшимся «диких» иллюстраций Врубеля.

С новой силой сражения вокруг работы Врубеля разгорелись по выходе издания в 1891 году в свет.

Этому Собранию сочинений Лермонтова было суждено стать одним из ярких и острых явлений тогдашней художественной и культурной жизни и одновременно ее катализатором. Об отношении к Лермонтову в этом издании спорили художники — представители разных поколений. Об отношении к Лермонтову и к этому изданию спорили читатели. Несомненно, «громогласность», сопровождавшая появление этого издания, связана в первую очередь с самим поэтом, которому в те годы было суждено возродиться к новой жизни в русском обществе 1890-х годов, приобрести актуальность. Но в большой степени острота реакции на новое издание связана с интерпретатором Лермонтова — Врубелем. Надо сказать, слишком необычные для своего времени работы Врубеля вызывали резкий протест. Если в процессе подготовки издания Кончаловскому приходилось вести бой за Врубеля в основном со своим компаньоном Кушнеровым, то теперь число недоброжелателей, противников, критиков стало огромным. Даже Михайловского, своего знакомого, единомышленника в вопросах политических, социальных и культурных, сверстника и, можно сказать, сподвижника в борьбе, вдохновленной народовольческими идеалами, Петр Петрович не мог склонить в пользу иллюстраций. Не помог и довод, что Врубель — единственный художник, который читает и знает его (Михайловского) труды. Резко отрицательными были в подавляющем большинстве и отзывы прессы. Так, например, безымянный критик журнала «Артист» писал: «…того, что дал Врубель, вы не встретите даже в лубочных картинах. Г. Врубель, по-видимому, даже не чувствует, что его фигуры похожи не на людей, а на тряпичные куклы. Не лучше и Демон с оскаленными зубами и тряпичными крыльями… Во многих рисунках даже разобрать нельзя, где у кого руки, где ноги, где голова, и приходится любоваться только на игру одних „художественных“ (?) мазков, которые заменяют у г. Врубеля и рисунок, и пластичность, и красоту».

Однако по отзывам рецензентов было бы ошибочно заключать о поражении Врубеля. Скорее, эти отклики свидетельствовали о том, что Врубель своим Лермонтовым накалил страсти.

Врубель оказывался активной фигурой в художественной жизни и имел уже сильную партию на своей стороне. Голоса сторонников, по-видимому, были отчетливо слышны. Недаром и родные совершенно определенно говорили об успехе Миши с изданием Лермонтова.

Особенно важны были признание и высокая оценка иллюстраций Врубеля молодежью, которой принадлежало будущее. С этих пор она готова считать его своим заветным художником.

Вот что вспоминала позднее Любовь Дмитриевна Блок — жена поэта:

«…я была — член моей культурной семьи со всеми ее широкими интересами в науке и искусстве. Передвижные выставки, „Русская мысль“ и „Северный вестник“, очень много серьезной музыки дома, шее спектакли иностранных гастролеров и трагических актрис. Но вот (откуда?) отношение мое к искусству обострилось, разрослось совсем по-другому, чем это было среди моих…

С Врубеля у меня и началось. Было мне тогда лет четырнадцать. Дома всегда покупали новые книги. Купили и иллюстрированного Лермонтова… Врубелевские рисунки к Демону меня пронзили… Но они-то как раз и служили главным аттракционом, когда моя просвещенная мама показывала не менее культурным своим приятельницам эти новые иллюстрации к Лермонтову. Смеху и тупым шуткам, которые неизменно, неуклонно порождало всякое проявление нового, конца не было. Мне было больно (по-новому!). Я не могла допустить продолжения этих надругательств, унесла Лермонтова и спрятала себе под тюфяк, как ни искали, так и не нашли».

Иллюстрации Врубеля к «Демону» показали знаменательное родство Врубеля в восприятии Лермонтова с одним из видных и талантливых критиков того времени — Андреевским, о котором уже шла речь. Год спустя выйдет обширная статья Мережковского «О причинах упадка и новых течениях в современной русской литературе», где этот яркий представитель нового молодого поколения деятелей литературы выскажет полную солидарность с взглядами Андреевского на поэзию и Лермонтова, а в «подтексте», таким образом, — глубокое сочувствие демоническим устремлениям Врубеля. Молодое поколение возрождало Лермонтова к новой жизни, и художник участвовал в этом возрождении. Так же как своей приверженностью к Фету, теперь отношением к Лермонтову Врубель примыкал к новой, молодой, нарождающейся поэтической школе, которая начинала осознавать себя, прежде всего обращая взоры к прошлому русской поэзии, к забытым и повергнутым, а порой и осмеиваемым поэтам, таким, как Лермонтов, Тютчев, Фет, Майков, Полонский.

Еще во время работы над изданием сочинений Лермонтова Врубель, как блудный сын, возвращался в дом Мамонтова. Он появлялся то на Садовой-Спасской, то в Абрамцеве. Он не мог существовать уже вне этой артистической атмосферы — атмосферы художественного действа, эстетической утопии, творения жизни по законам красоты, без этой благодатной атмосферы Мамонтовского кружка. Но и этот уголок, неизменно связанный для него с радостью и счастьем, оказался потрясенным трагедией — смертью летом 1891 года Андрея Мамонтова, глубоко лично пережитой Врубелем. Поездки в Хотьково за кислородными подушками вместе с Вокой, бессонные ночи, угасание и конец…

Незадолго до смерти юноши Врубель нарисовал его портрет.