Такое двойное действо становилось особенно радостным в комедии-шутке или водевиле «Каморра», разыгранном в этот вечер во втором отделении. В сочиненной Саввой Ивановичем, а отчасти и сообща — всеми исполнителями, этой пьеске было что-то от итальянской комедии дель арте, а также от «капустника», как принято сейчас называть подобные представления; и зрители и артисты поистине захлебывались от смеха, наблюдая проделки воровской шайки — Каморры, слушая куплеты, знакомясь с тетушкой, с ее незадачливым сыном и племянницей и, наконец, радуясь торжеству счастливой любви графа Тюльпанова и прелестной Лидии. Артисты и зрители одинаково наслаждались, участвуя в этой «белиберде».

Естественно, что эта комедия с очаровательными итальянскими лаццарони, с нагромождением нелепых событий, с захватывающей театральной игрой увлекла Врубеля. «Неказистый» Врубель был особенно в ударе в этот вечер, исполняя за сценой вместе с Надей (Надеждой Анатольевной — племянницей Мамонтова) романс «Сайта Лючия», с которым у него были связаны такие благоуханные воспоминания о доме Симоновичей в Петербурге, о его подлинной или воображаемой любви. На этот раз он пел романс тем более вдохновенно, что на сцене играла его новая пассия (он был уже снова влюблен) — изящная «фарфоровая» девушка с матовым овальным личиком и глазами сфинкса. Но и вся атмосфера художественного существования, которая охватила дом Мамонтова в этот праздничный день, пьянила Врубеля, давала ощущение того, что он наконец по-настоящему в своей родной артистической стихии, позволяла ему почувствовать неисчерпаемость и безграничность собственных творческих возможностей.

Думается, что именно этот вечер окончательно определил отношения Врубеля с Мамонтовыми. Он вошел в их дом.

И вот он уже обживает роскошный мамонтовский кабинет с необъятного размера письменным столом, с тяжелыми кожаными креслами и скульптурой, с предметами старинной итальянской мебели, спальню с пятью кроватями, ждущими гостей, весь дом, пустой, тихий потому, что Елизавета Григорьевна с девочками живет в Абрамцеве, старший сын Сережа — на военной службе, а Савва Иванович — в частых разъездах. Он сближается с братьями Мамонтовыми — с Дрюшей и Вокой, особенно с черноглазым Дрюшей, мечтательным и живым, неутомимым выдумщиком, обладающим особенным юмором и страстью к эпатажу. А в Абрамцеве, куда они регулярно, каждую неделю, ездят дня на два, он оказывается в женском царстве, прелестном нежном царстве. Здесь его встречают мягкая Елизавета Григорьевна, которую Серов боготворит, как родную мать, красавица Верушка, милая косенькая Шуренька, присматривающаяся к нему с особенным интересом, и симпатичный гувернер Таньон, одержимый проектами переделки всего ландшафта Абрамцева, предпринимающий грандиозные строительные работы, неизменно кончающиеся, как по чьему-то злому умыслу, крахом.

И постоянные гости — многочисленные племянники и племянницы Мамонтовых (дети Анатолия Ивановича Мамонтова — владельца типографии — очень музыкальные) и многие другие. Кавалькады осенью, которые Врубелю удалось еще застать, катание на санках с гор зимой.

Царившее в Абрамцеве и в доме на Садовой-Спасской настроение провоцировало Врубеля к постоянным шуткам, каламбурам, розыгрышам. Вот он с Таньоном «скандально» уплетает речных улиток вместо устриц. Вот он в «живых картинах» или шарадах представляет «каменного барана» в «зверинце» Серова.

Атмосфера всеобщей, захватывающей всех влюбленности и непрерывное выяснение отношений, зачастую легкие, порой легкомысленные, легковесные, не слишком обременительные, но неотразимо привлекательные чувства и переживания. Душевное тепло, человеческое любопытство, интерес. Для Врубеля это время необычайно интенсивных человеческих отношений, новых знакомств, новых связей.

Итак, сближение с домом Мамонтовых, с семейством Мамонтовых у него началось так же, как начиналось почти каждое сближение с новой семьей. Вскоре он уже сообщал сестре о своей измене «киевской пассии» и новой привязанности к «одной московской особе», описывал подробно ее внешность и восхищался ее характером.

«Она только темная шатенка с карими глазами; но и волосы, и глаза кажутся черными-черными, рядом с матово-бледным, чистым, как бы точеным лицом. Она небольшого роста… носик очень изящной работы, с горбинкой, напоминает лисичку. Все впечатление овального личика с маленьким подбородком и слегка приподнятыми внешними углами глаз напоминает тонкую загадочность не без злинки — сфинксов. Но я несколько раз видел, как эти глаза смотрели просто-просто и мягко, как у телушки». Эта блестящая по точности характеристика внешнего облика девушки позволила нам безошибочно узнать ее по фотографии. Мара Константиновна Олив, близкая приятельница всего «клана» Мамонтовых, пленила Врубеля.

Вот исполненный Врубелем карандашный набросок его «девятнадцатилетнего друга», как он называет девушку в том же письме, еще не совсем законченный, но весь, в каждом штрихе, дышащий стремлением раскрыть классическое изящество и какую-то юную легкость модели, сочетающуюся с напряженностью. Этот пучок волос на голове, эти, как крылышки на плечах, концы рюша, отделывающего ворот! И тающая легкость, «невесомость» всего облика, его внутренняя подвижность, трепетность, сочетающаяся с изысканной чеканностью. Линия как таковая — упразднена. Она — часть плоскости, ее границы; и еще более — «знак» объема, предметной формы. Особенно в лице видно, как Врубель обретает своеобразную кристаллическую структуру формы, делая ее как бы «неуловимо-четкой», «тающе-материальной», и в результате в этом наброске уже есть особенная поэтическая иносказательность, многозначность…

В этом же письме, повествуя о своей любви, Врубель с каким-то особенным удовлетворением замечал, что «нравственный облик ее не манит тихим пристанищем… и обещает широкий союз оборонительный и наступательный в борьбе с самим собою. Что всего важнее нам в жизни. Например: я так привык стремиться, что во мне всякая уверенность влечет охлаждение — вещь превосходная для исполнения работы — но нетерпимая в замысле, так же как в любви». Заметим, как многозначительно это сближение любви с творчеством. Каким стихийным романтиком выступает в этих строках Врубель! Видимо, эти благодетельные для Врубеля любовные «сражения» с его новой пассией происходили в доме на Садовой-Спасской или в Абрамцеве во время праздников, собиравших всех близких и дальних мамонтовских родственников, знакомых, и сливались в одно целое со всем существованием Мамонтовского кружка, которое заставляло Врубеля вспоминать Лоренцо Великолепного и его окружение.

Что будет, как сложатся их отношения… Но он уже грезит, уже представляет себе будущий брачный союз, уже с здравомыслием, нисходящим порой на него в самые неожиданные моменты, оценивает физическую конституцию девушки, ее биологическую природу и удовлетворенно констатирует свое родство с ней в этом отношении: «Она небольшого роста, из детстве прошла через те же диеты, сырого мяса и рыбьих жиров, как и мы с тобою».

«Затейливое личное счастье» уже ему представляется настолько отчетливо, что он сообщает об этом не только Анюте, но и родителям. И семья, как всегда, полна скепсиса по отношению к его планам.

Мачеха писала Анюте 14 мая 1890 года: «От Миши, наконец, получили письмо, он все мечтает, теперь, впрочем, уже жениться, наметил невесту, но для женитьбы нужно положение, которое может ему дать только написанная картина, а так как их нет, то и женитьба в долгий ящик…»

Приходится признать, что предчувствия не обманули родителей. Скоро все кончилось.

Утомили ли их обоих «сражения», которые они вели, разочаровался ли Врубель или почувствовал уверенность? Но более всего кажется, что этот роман был плодом творческого воображения художника, его «сочинением», что он был столь же эфемерным, как роман с Машей Симонович. Избалованная поклонниками девушка вряд ли принимала отношения с новым знакомым всерьез.

Как бы то ни было, в его стремлениях, простирающихся одинаково на творчество и любовь, одерживает верх творчество.