Супруги издавали также журнал «Детский сад», а Яков Миронович написал еще и книги — «Учение об уродливостях» и «Основы гигиены». Непосредственно связанные с современным «позитивным» знанием, они пользовались в те годы большим успехом.

Конечно, Врубелю — племяннику Николая Христиановича Весселя, недавнему репетитору и гувернеру — могли быть близки устремления семьи на педагогическом поприще, просветительские идеи дома, его связь с современными «положительными» воззрениями на жизнь. Но главное, разумеется, для него не в этом. Вся атмосфера дома — блаженная атмосфера женского очарования — обладала неповторимой тональностью, напоминая Врубелю что-то тургеневское, может быть, толстовское. Действительно, богатейший запас симпатичных лиц: Аделаида Семеновна, тихая, старающаяся казаться незаметной, но полная внутреннего достоинства и значительности, живущая по высоким нравственным нормам «категорического императива» Канта. И двоюродные сестры Серова Надя, Маша, Аделаида, Варя и приемная дочь Симоновичей Лёля — прелестные, очаровательные каждая по-своему. В самом тоне письма, в котором Врубель рассказывал сестре о новом знакомстве, чувствовалось, что он захвачен, что он предчувствовал и надеялся, что ему мило не только тепло этого дома, не только дружеское участие и дружеское понимание сестер и хозяйки дома, но виделось нечто большее: что-то витало здесь в воздухе… Его оба товарища явно уже были пленены очаровательными девушками, и протягивались какие-то нити, завязывались какие-то отношения, которые придавали каждой встрече, каждому посещению какой-то глубокий и сложный подтекст.

Врубелю особенно нравилась Маша — сероглазая, с крупными, но мягкими чертами. Может быть, их дружбе способствовало и то, что Маша ревностно рисовала и мечтала стать скульптором.

Обычно субботние вечера начинались с рисования за круглым столом под удивительной, спускавшейся с потолка большой керосиновой лампой под матовым абажуром, вокруг которой суетилось множество амуров из белого черненного металла.

Врубель очень ценил возможность воспользоваться «богатейшим запасом симпатичных лиц» как натурой, любил работу с натуры рядом с Серовым. Рисование за этим круглым столом напоминало турнир. Два противника — короткопалая, но упорная рука Серова, с напрягшейся мышцей под большим пальцем, с удовольствием вычерчивающая линии-контуры, довольно верно, но, с точки зрения Врубеля, вяловато, и его рука, большая, может быть даже слишком большая, грубоватая рука, которую он особенно остро чувствовал как подвластный ему инструмент, с волевым напором прокладывающая линии, твердые, целеустремленные. Он ощущал свою волю тем более остро и испытывал от нее удовольствие, что серо-голубые глаза Маши неотступно следили за его рукой и она уже подражала ему.

Здесь снова много времени отдавалось и музыке. Зачастую сопровождались рисовальные сеансы игрой Маши и Нади в четыре руки или пением Дервизом романсов П. И. Чайковского, А. С. Даргомыжского, Р. Шумана, Ф. Шуберта — дилетанским, но музыкальным (видимо, сказывалось близкое родство его с певцом-тенором).

А с приездом матери Серова из деревни в доме, можно сказать, царствовала музыка. Валентина Семеновна давала целые концерты. Программа включала как произведения великих классиков, так отрывки из творений ее мужа — композитора А. Н. Серова, в том числе из оперы «Юдифь», от которой, как в свое время выразился Врубель, «перебесилась половина Питера». Наконец, проигрывала Серова на рояле свою собственную новую оперу «Уриэль Акоста». И эта опера романтическим содержанием из средневековой жизни и судьбой ее героя настолько затронула Врубеля, что он согласился исполнить эскиз декорации к пятому действию: «…ученики, пришедшие за трупом побитого камнями Акосты, выносят его из развалин по тропинке вниз с холма, вдали Антверпен; брезжит утро» — так описал задание Врубель в письме к сестре.

Что же произошло? Почему он так и не написал этот эскиз, над которым честно трудился?

Но он настолько сблизился с Валентиной Семеновной в эту пору, что ездил к ней в деревню и собирался проводить там целое лето. Как он позднее признается, его на время искренне увлекли «идеальные воззрения на жизнь» Серовой, желание сеять Доброе, Вечное в народе с помощью искусства.

Стремлением к Доброму, Вечному, верой в искусство была пронизана вся атмосфера в доме на Кирочной. Кроме музыки любимым развлечением здесь в субботние вечера было чтение вслух. Русские сказки, собранные Афанасьевым, «Ундина» Жуковского в старом издании из библиотеки Серова-композитора и много других книг было читано, и не один раз. Однажды Врубель принес малышам Симоновичам в подарок сказки Андерсена, и они составили программу многих вечеров. Врубель сам прочел тогда вслух сказку «Соловей», и эта сказка и ее исполнение взволновали всех слушателей и его самого. Различие между настоящим и искусственным соловьем, между подлинным искусством и фальшивкой — в этой сказочке воплощена проблема, которая будет кровно интересовать его всю жизнь. Какое высокое, возвышенное и вместе с тем жизненное представление об идеале у этого прекрасного сказочника!

Совсем иное настроение у всех вызвала другая книга, принесенная им, — альбом шуточных рисунков современного художника В. Буша. Многими вечерами под всеобщий смех рассматривали ее и дети и взрослые. Не под влиянием ли зарисовок Буша исполнил Врубель шарж о веселых похождениях троих друзей (самого автора рисунка, Штукенберга — брата невесты Саши Валуева и Бендера) во время загородной прогулки в Павловск? Этот набросок — редкий пример юмора в искусстве Врубеля, видимо необходимого ему. Кстати, нельзя здесь не упомянуть, что Миша Врубель был в некотором роде родственником Козьмы Пруткова (через жену Виктора Антоновича Арцимовича, урожденную Жемчужникову).

Особенное же удовольствие обитателям дома и гостям доставляли игры в обширном зале с сдвинутыми по субботам и нагроможденными друг на друга партами. Серов, прекрасно чувствуя и шутливо обыгрывая своеобразный склад своей коренастой фигуры, забравшись наверх, перевоплощался в шимпанзе, почесываясь по-обезьяньи, скача с необыкновенной ловкостью по партам и прыгая с них вниз; не хуже представлял он, прикрепив большую бороду из бумаги и пересыпая речь прибаутками, масленичного балаганного деда с Марсова поля.

И Врубель с упоением отдавался той же игре, костюмируясь, преображаясь, выступая в роли фокусника. Он угадывал вопросы, написанные на спрятанных в цилиндре бумажках, и давал на них ответы, упиваясь реакцией озадаченных, пораженных зрителей. Он был очень пластичен в движениях, и повадки фокусника казались совершенно естественными для него. Этому цирковому амплуа также соответствовали его чрезвычайно легкая, пружинистая походка и привычка прищелкивать пальцами во время ходьбы или вращать рукой для упражнения.

Одним из любимых номеров концертной программы Врубеля было исполнение итальянской песни «Санта Лючия». Он принимал картинную позу итальянского гондольера и пел, имитируя жестом игру на гитаре. Здесь было серьезности и легкой иронии — в равной мере, особенно когда он воспроизводил ту же арию в исполнении уличных шарманщиков, мобилизуя снова в помощь голосу жест.

Его самого, не говоря о зрителях, очень позабавило его собственное преображение в Красную Шапочку. Детский вязаный беретик и фартучек кого-то из маленьких Симоновичей и наивное выражение на его грубоватом лице умудренного опытом мужа… Как он остро ощущал контраст «обличья» и сути, как умело его обыгрывал!

Шутка, игра захватывали здесь всех.

Восхитительная поездка в зоологический сад всей семьей с умилительными малышами Симоновичами. В этой прогулке героем был Серов, с детским восторгом разглядывавший животных, дразнивший их, чтобы выявить их особенные повадки. Все они наслаждались не только лицезрением зверей, но радостно разглядывали друг друга и обнаружили сходство каждого с тем или иным животным. В частности, все единодушно отметили, что Врубель похож на ламу — строением лица, формой носа, маленьким размером головы.