— Поле битвы?

— Ты — соединение двух противоположных форм энергии, юноша, одна сторона у тебя светлая, другая — темная. У этих энергий есть свои термины, но понятий «темный» и «светлый» сейчас вполне достаточно. Пройдет какое-то время, и эти энергии разорвут тебя на части. Вполне реально разорвут. Это экспоненциальный процесс, и конец будет неожиданный и бурный.

— И ты знаешь причину? — Я внимательно рассматривал кольцо.

— Это урок жизни, Йорг. То, во что ты вглядываешься, вглядывается в тебя. Кольцо сканировало твой мозг мгновенно и детально.

При этих словах я стиснул зубы. Кому понравится, что его измеряют и классифицируют.

— Но ты обнаружил это неожиданно, случайно, ты ведь не искал этого?

— Ты знаешь, что я искал. — Фекслер улыбнулся. — Возможно, ты ради меня взял в руки это кольцо.

Я достал свою медную шкатулку. Вдруг показалось, что она задрожала у меня в руках. Кольцо звякнуло, прилепившись к шкатулке, словно у меня в руках было два магнита. На мгновение тело Фекслера запульсировало ярче и интенсивнее.

— Интересно, — сказал он. — Примитивно и грубо, но умно. Даже замечательно.

Кольцо и шкатулка разлепились, удовлетворенные друг другом. Фекслер уставился на меня внимательным взглядом.

— Я могу помочь тебе, юноша. Огонь и смерть глубоко засели в тебе. Назовем это магией. На самом деле это не магия, но процесс пойдет легче, если мы это так назовем. Твои душевные раны зацепили два магических воздействия, каждое из них тянет тебя в свою сторону, к тому источнику, из которого оно возникло. Со временем каждое из них утянет тебя, превратит в нечто, на тебя совершенно не похожее, в то, что уже не будет человеком. Ты меня понимаешь?

Я кивнул. Ферракайнд и Мертвый Король ждут меня, каждый в своем аду.

Взгляд Фекслера остановился на шкатулке, которую я крепко сжимал в руке.

— Тебя спасает только то, что эти магические воздействия находятся в оппозиции друг к другу. Хотя довольно скоро это противодействие разорвет тебя.

Он ждал, что я заговорю, начну умолять его помочь мне. Но я хранил молчание и наблюдал за ним.

— Я могу помочь тебе, — повторил Фекслер.

— Как?

На его лице вспыхнула нервная усмешка.

— Уже сделано. Обе силы я упаковал в эту интересную маленькую коробочку. Она значительно сильнее тебя. Она может удерживать эти силы бесконечно долго. И пока она их держит, процесс остановлен, ни одна из сил не сможет ухватиться за тебя покрепче или утянуть к своему источнику.

— И что ты хочешь за этот… подарок? — спросил я.

Фекслер отмахнулся от моего вопроса, как от навязчивой мухи.

— Просто помни об этом, Йорг Анкрат. Не открывай эту коробку. Откроешь, и моя работа насмарку. Откроешь, и тебе конец.

Шкатулка вспыхивала и сверкала у меня в руке.

— У Пандоры был подобный ларец.

Я поднял глаза, ища Фекслера, надеясь, что он разделит со мной шутку, но он исчез. Я молча стоял несколько минут. Один. Держал в руках шкатулку и кольцо. От призрака я получил ответы не на три вопроса — больше, и теперь мне хотелось задать ему тысячу вопросов.

— Вернись. — Это прозвучало глупо.

Призрак не вернулся.

Я опустил кольцо в карман. Казалось странным, что ворчун проявил ко мне большую благосклонность, чем к тем, кто посещал его до меня. Дядя Роберт не упоминал ни о каких подарках или хоть сколько-то значимых разговорах с ворчуном. Фекслеру что-то было нужно от меня. Что-то личное. Его нервная усмешка только подтверждала мое предположение. Возможно, он умер тысячу лет назад, возможно, он один из Зодчих, или просто легенда о Зодчем, сохраненная в машине из шестеренок и магии, но до всех этих метаморфоз он был человеком. А я знал людей. Он что-то хотел, что-то, чего не мог взять, но думал, что я могу дать.

Я хотел знать, вопреки его усмешке, продолжает ли смерть оставаться привлекательной для призраков. Мы не можем жить вечно и не можем жить в одиночестве. Жизнь без перемен — не жизнь. Дух под горой Хонас согласился со мной.

Возможно, у Фекслера Брюза не было иного способа рассказать мне об этом — только через такой вот подарок. В этом была его надежда на мою помощь. Он чего-то хотел, в этом не было сомнений. Каждый чего-то хочет.

Надо будет подумать над этим. Машина сделала Фекслера. Дед не скажет мне спасибо за то, что я разрушил источник питьевой воды, равно как и те люди, что качают насос, подающий воду в фонтаны. Исчез или нет Фекслер Брюз, но наше с ним дело еще не завершено.

В тот же вечер после визита в подвал Фекслера мы встретились с дядей, чтобы провести время в приятной беседе. Мы расположились в обсерватории, занимавшей одну из башен, захватили с собой глиняный кувшин с вином — он показался мне таким древним, будто его извлекли из гробницы фараона — и два серебряных кубка с гравировкой в виде вздыбленных коней. Прохладный ветер залетал в арочные окна, сверкающая пыль звезд покрывала черное небо.

— В детстве мы с твоей мамой любили приходить сюда, — сказал Роберт.

— Она показывала нам отдельные звезды и созвездия, называла их имена, — сказал я. — Хотя Уильям был слишком мал для астрономии. Он мог найти лишь Сириус и Полярную звезду. — У меня стоял перед глазами Уилл, как он показывал на звезды, вытянув руку и шевеля пальцами, будто хотел прикоснуться к каждой.

— Сириус и Полярная звезда. — Роберт сделал глоток вина. — И мои познания этим ограничиваются. Роуана была настоящим знатоком звездного неба. У близнецов не всегда таланты распределяются поровну. Она была умна и красива. А я… я умею ловко обращаться с лошадьми.

— А я умею ловко убивать. — Глоток вина прокатился по моей гортани — вкус насыщенный, с богатым послевкусием.

— Думаю, талантов у тебя гораздо больше. — Через окно Роберт показал на созвездие. — А это как называется?

— Орион. — Я поднялся и подошел к окну. — Бетельгейзе, Беллатрикс, Минтака, Альнилам, Альнитак, Саиф. — Я назвал самые крупные звезды. — Ты почувствовал ее смерть? Говорят, близнецы чувствуют другого, как себя самого.

— Нет. — Роберт пристально смотрел в свой кубок. — Возможно… — Он поставил кубок перед собой. — Возможно, это она все чувствовала. Когда весенний прилив запер меня в щели Крабовой скалы, Роуана знала, куда привести стражника с веревками. Мы были детьми, нам было не более десяти лет, но она каким-то образом чувствовала и знала. И этот талант чувствовать и знать достался только ей.

Я наблюдал за ним и отчасти сожалел, что он, не я, провел с ней так много лет. Она была моей матерью, но я ничего не знал о ней, какую-то малость, песок, просочившийся меж пальцами. Я не смог бы нарисовать ее лица, вспомнить, какого цвета были у нее глаза, сказать что-то конкретное о ней. Только зацепились в памяти мгновения, случайные движения, аромат и мягкость. Чувство безопасности, которое она давала, и ночь, когда я узнал, что эта безопасность — обман.

— Сегодня утром я посетил ворчуна, — сказал я.

Кольцо Зодчих висело на тонком ремешке у меня на шее, под туникой, которую мне принес камердинер из гардеробной Роберта. Я хотел показать кольцо Роберту, но передумал. Не так-то легко расстаться с привычками, усвоенными на дорогах. Теперь это кольцо мое, и я сохраню свое преимущество в тайне. Я ощущал металл тяжестью на груди у сердца. Возможно, таким же образом ощущается и чувство вины.

— Среди пыли и пауков ворчун послал тебя ко всем чертям. — Роберт сделал глоток вина. — Я спускаюсь к нему несколько раз в год. Но ворчун никогда не меняется, и в конце концов изменился я.

— Ты знаешь, какие именно функции выполняет машина? — спросил я.

— Да кто его знает, для чего вся эта чертовщина была создана? Качает воду. Это понятно. Но говорят, что все, созданное Зодчими, выполняло десять различных функций. Мой отец лет шестьдесят в подвал не заглядывает, его отец вообще не касался этой машины, так же, как и его отец. Это принадлежит миру, который лучше забыть. Геллет должен был тебя этому научить.

Вкус вина сделался кислым. Солнце Зодчих проникло даже в эту летнюю ночь в замок на Лошадином Берегу. В любом случае Роберт был неправ. Зодчие не исчезли, мы не можем забыть их. Их призраки живут эхом, отраженным машиной в нашем подвале, их глаза наблюдают за нами сквозь облака, мы ведем наши ничтожные войны в их тени. Возможно, мы затеваем эти войны по их наущению, чтобы было чем себя занять, чтобы думали о настоящем моменте, а не о том, который наступит.