— Какая же это свадьба, если здесь нет членов моей семьи. — Я выхватил меч.

— Есть духи, которых я не могу вызвать. Членов королевской семьи хоронят в освященных местах, их охраняют святые молитвы. Если бы я могла заставить твою мать станцевать для тебя, я бы уже давно это сделала. — Слова Челлы долетели до меня шепотом, сорвавшимся с губ мертвецов, которые продолжали медленно приближаться.

«Все собрались на конгрегацию, но есть духи, которых она не может вызвать».

Лошади громко ржали у нас за спиной, они нервничали, включая серую кобылу.

— А как же мои братья? — спросил я, обводя рукой Макина, Кента, Грумлоу и Райка.

— Они могут присутствовать на свадьбе, — сказала Челла. — Глаза я им оставлю.

— У нас не будет музыки? Ни поэтов, декламирующих стихи? Ни цветов? — продолжал я спрашивать. Тянул время.

— Ты тянешь время, — Челла словно читала мои мысли.

«Все собрались на конгрегацию, кроме тех, кого она не может вызвать. И тех, кого она не хочет видеть».

— Я думаю об одном поэте, Челла. О стихотворении, соответствующем событию. «К стыдливой возлюбленной».[5]

— Разве я жеманная? — Она подошла ближе, плавно покачиваясь в толпе мертвецов.

Мудрость поэтов пережила Зодчих.

— Стихотворение о времени, отчасти. О том, как поэт не может остановить время. А в конце он говорит: «И пусть мы солнце в небе не стреножим, зато пустить его галопом сможем!»

Призраки не могут убить или поранить человека. Они могут свести его с ума. Будут мучить его, пока он сам не лишит себя жизни, но, кажется, сами убить они не могут. Я чувствую, что так оно и есть. Это мне подсказывала моя незаконно присвоенная некромантия. Но, похоже, призраки могут уничтожать мертвых. Я видел это собственными глазами. Мертвецы, которых подняла Челла, могут быть повергнуты духами, потому что духи стоят ближе к их миру, достаточно близко к воротам смерти, чтобы дотянуться до мертвецов и задушить их.

— Очень мило, — улыбнулась Челла. — Но это меня не остановит.

— Тогда я заставлю тебя бежать отсюда прочь. — И, собрав волю, призвал своих духов. Вытащил их через врата, которые сама же Челла и открыла. Широко расставив руки, я вызвал все тени умерших, призраков и духов, которые преследовали меня последние годы. Я пропустил их через свою грудь, дал им почувствовать биение моего сердца и поймать его ритм. Я не мог заставить Челлу прекратить вызывать мертвецов, тех, кого она хотела вызвать, но, черт возьми, я мог всех собравшихся обратить в бегство.

Я призвал духов, и они пришли. Собрались на конгрегацию — те, кого Челла не пригласила. Сгоревшие заживо в Геллете, те, кого Солнце Зодчих испепелило первыми. Не жертв, поглощенных в самом конце, как Рут и ее мать, но тех, кто погиб в горниле инферно в Красном Замке. Они изливались из меня стремительным потоком. Десяток на каждого ребенка, которого привела с собой Челла. И мои мертвецы, огненные мертвецы принесли с собой огонь, которому нет равных. Они вспыхнули свечками, плоть исчезла, и пламя вырвалось, мужчины и женщины кричали, бежали, или шли, шатаясь, или хватались друг за друга. А за ними неторопливо и уверенно шли совсем иные призраки, они сияли устрашающим светом, от которого их плоть превратилась в легкий розовый туман, а кости просвечивали темными тенями.

Я ничего не видел — только огонь, от которого не исходило жара, я ничего не слышал — только крики, и через какое-то время мы уже стояли на нашей насыпи в полном одиночестве, ни Челлы, ни ее армии — только почерневшие кости тлели среди влажных камышей.

— Свадьба завершена, — сказал я и, ориентируясь по закату, повел братьев на юг.

У брата Макина высокие идеалы. Если бы он им следовал, мы были бы врагами. Но если бы он от них отказался, мы бы не были друзьями.

— Лопата? — удивился Хоббз.

Если есть в мире человек, который называет лопату лопатой, то это начальник Дозора Хоббз. Я был поражен, что человек в его возрасте в такой момент сохранил способность констатировать очевидный факт.

Носком сапога я копнул снег. Лопаты, припорошенные свежим снегом, лежали повсюду.

— Хоббз, Стодд, ваши группы обстреливают склон. Гарольд, берите лопаты и разгребайте снег, — приказал я.

— Стодд мертв, — Хоббз сплюнул и окинул взглядом покрытое снегом пространство. Расстояние между Дозором и нашими преследователями практически исчезло. Люди больше не могли бежать. Немногие сумели обнажить мечи, не говоря уже о том, чтобы сражаться.

Алая кровь на белом снегу — красивое зрелище. Там, где снег рыхлый, кровь уходит вглубь, оставляя на поверхности лишь маленькое пятно, но там, где снег покрыт тонким ледком, алое на ослепительной белизне приобретает еще более насыщенный цвет, и кровь поражает своей магической силой.

— Стреляйте по склону вниз. Не важно, куда попадете. Если в ноги — хорошо. Чем больше тел навалите, тем больше преград у солдат на пути. Надо, чтобы они подотстали.

Раненый большее препятствие, нежели мертвый. Стоит человеку получить серьезное ранение, и он делается страшно приставучим, думает, будто ты можешь его спасти, и все, что ему нужно для этого, — удержать тебя, чтобы ты не ушел. Раненые любят компанию. Но спустя какое-то время они предпочитают остаться наедине со своей болью. На мгновение перед глазами встал Коддин, свет, проникавший сквозь щели его укрытия, обозначил скорчившееся тело. Многие народы хоронят своих усопших в положении с подтянутыми к голове коленями. Макин сказал, что так легче рыть могилу. Но мне кажется, это больше похоже на возвращение. В таком положении мы находимся в лоне матери.

— Отбросьте этих ублюдков! — заорал я и махнул тем, у кого в руках были луки. — Не выбирайте цель.

Макин мялся в нерешительности, и я хлопнул его лопатой по груди. Затем вместе с капитаном Гарольдом начал хватать дозорных за ворот, за руки, за что придется, и заставлял их копать снег. Никто не спрашивал, зачем. Кроме Макина, и то, я думаю, он спрашивал, чтобы улучить минуту для передышки.

— Мы здесь уже были, — сказал Макин.

— Да. — Я отбросил за спину глыбу снега, подхваченную лопатой. Казалось странным, что мы так долго поднимались вверх, чтобы сейчас отчаянно, тратя последние силы, копать вглубь.

— По дороге в деревню… Каттинг?

— Гаттинг, — поправил я, кидая за спину еще одну лопату снега. Крики и звон мечей приближались.

— Это безумие! — Макин бросил лопату и выхватил меч. — Вспомнил. Где-то здесь пещера. Но она никуда не ведет. Мы искали выход. И наши ребята… им едва ли хватит там места.

Моя лопата ушла в пустоту, выскользнула из окоченевших рук и исчезла.

— Здесь! Здесь копайте!

Рукопашная схватка шла в пятидесяти ярдах от нас — кровавая, отчаянная, люди поскальзывались и падали в снег, превратившийся в розовое месиво; крики, отрубленные конечности, окровавленные мечи. А по склону, как стрела, нацеленная прямо на меня, двигались солдаты, их линия расширялась вниз до нескольких сот человек в том месте, где они пересекли снеговую границу.

— Похоже, я опоздал. — Я знал, что опоздал. Слишком долго прощался с Коддином. А солдаты принца Стрелы бегают по горам быстрее, чем я предполагал.

— Слишком поздно? — крикнул Макин, махнув мечом в сторону приближавшихся к нам солдат. — Мы покойники. Могли бы и внизу остаться! По крайней мере, у меня там еще были силы драться.

На вид у Макина и сейчас достаточно сил. Злость всегда открывает второе дыхание.

— Копайте! Быстрее! — кричал я, подстегивая дозорных. Вход в пещеры открылся, зиял черной дырой в снегу.

— Макин, сколько человек погибло под лавиной на Маттераксе в прошлом году? — спросил я.

— Не знаю! — Он посмотрел на меня так, словно я спросил, сколько младенцев у него родилось. — Ни одного?

— Трое, — сказал я. — И один в позапрошлом году.