Я теряю вкус к своей работе до того, как он полностью связан. Он уродливый голый человек, хныкающий в темноте. И все, чего я хочу, — уйти отсюда. Я беру кинжал с отодвинутого столика.

— У меня кое-что есть для тебя, — говорю я. — Что доставили не по назначению.

Я вонзаю клинок ему в мошонку. И оставляю его там. Не хочу вытаскивать. Если вытащу, он очень быстро умрет от потери крови. Я думаю, он должен умирать долго и мучительно.

У меня с собой есть еще один кинжал.

Я почти у двери, монах Глен хрипит с присвистом у меня за спиной. Глухой стук, он упал с кровати, но меня останавливает не это.

Появляется Сейджес. Он, не переступая порога, стоит за ящиком. Изнутри него идет свет, не яркий, он не освещает даже пол у его ног, но достаточный, чтобы видеть татуировки, покрывающие все тело. Его глаза и рот — темные дыры в свечении.

— Вижу, ты сохранил привычку убивать священнослужителей. Ты по списку работаешь? Первым был епископ, теперь вот монах. Кто следующий? Мальчик, прислуживающий в алтаре?

— Ты язычник, — говорю я. — Ты должен одобрять меня. Кроме того, его грехи взывали к возмездию.

— О… — Улыбка выглядит полумесяцем на фоне свечения. — А твои грехи, Йорг, к чему взывают?

У меня нет ответа. Сейджес только шире улыбается.

— Ну, и что за грехи были у монаха Глена? Я хочу спросить, но ты, кажется, заткнул ему рот кляпом. Надеюсь, видения, которые я посылал юной Катрин, не стали поводом для неприятностей? Женщины такие сложные существа, не так ли?

— Видения? — говорю я. Мои руки ищут в мешке второй кинжал.

— Ей чудилось, что она носит во чреве ребенка, — говорит Сейджес. — Каким-то образом удалось даже заморочить ее тело. Кажется, это называется ложной беременностью. — Татуировки на его лице двигаются, слова пульсируют. — Такие сложные существа эти женщины.

— Был ребенок. Она его вытравила. — Во рту у меня пересохло.

— Была кровь и сгустки. Отрава сараемских ведьм вызывает такое. Но ребенка не было. Сомневаюсь теперь, что он когда-нибудь сможет появиться. Отрава старых ведьм выедает внутренности. Чрево становится пустым.

Я достаю кинжал и направляюсь к нему. Я пытаюсь бежать, но я будто иду по глубокому снегу.

— Глупый мальчишка. Ты думаешь, я действительно здесь? — Сейджес не сделал ни движения, чтобы убежать.

Я пытаюсь ударить его, но тело двигается с трудом, не слушается меня.

Клац.

Рука Макина на шкатулке. Шкатулка закрыта.

Мне холодно, я задыхаюсь, руки не сжимают шею Сейджеса, а крепко сцеплены между собой. Его нет. Это воспоминания. И я в горах. Мы все еще бежим.

— Какого черта ты делаешь? — Макин тяжело дышит.

Я огляделся вокруг: стою по пояс в снегу, каменные утесы стеной окружают меня, дозорные следуют за мной… отстали на сотню ярдов.

— Не надо ее открывать. Ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Не сейчас — это точно! — крикнул Макин. Он отрыгнул и шумно вдохнул. Вероятно, он напряженно бежал, догоняя меня. Я забрал у него шкатулку и спрятал в карман.

Редкий случай, когда зимой перевал Голубой Луны открыт. Очень редкий. Но хорошая лавина очистила его, и есть несколько дней в запасе, пока снег не завалил снова, чтобы пройти вдоль горы Ботранг, а затем через несколько небольших перевалов, идущих вдоль хребта Маттеракса. Таким образом можно окончательно покинуть горы, и тогда — путешествуй по всей империи.

— Беги.

Шепот в ухо. Знакомый голос.

— Беги.

— Сейджес? — спросил я, голос слишком тихий, чтобы это был Макин.

— Беги.

Ужас мурашками пополз по спине. Я содрогнулся.

— Не волнуйся, язычник, я побегу.

— Мы что, к Аларику идем? — спросил Макин.

Я шел. Перевал Голубой Луны снегом и льдом обступал нас с обеих сторон, черные скалы проглядывали только там, где ветер сдул снег.

— Думаю, зимой дорога в Дейнло будет нелегкой. Но она приглашала тебя навестить их зимой. Его дочь. Элла. Кажется, так ее зовут?

— Элин, — поправил я.

— Твой дед мог бы предложить тебе убежище, — сказал Макин.

Он знал, что мы проиграем. Мертвецы лежат у нас за спиной под камнями и снегом, но это не меняло сути дела.

Я продолжал идти. Снег под ногами после схода лавины был твердым и поскрипывал.

— Там хорошо? На Лошадином Берегу? По крайней мере, тепло. — Макин обхватил себя руками.

Через перевал идет тропинка, которая раздваивается, как жало змеи. Лавина полностью открыла развилку и обе тропинки, ведущие от нее. Я позаботился, чтобы жители Высокогорья правильно расставили свои миски и горшки.

— Что? — спросил Макин. — Ты сказал, наверх.

Я повернул направо, выбрал ту тропинку, которая вела вниз, и ускорил шаг.

— А теперь я говорю — вниз. Знаешь, Мартен не просто так удерживает Ранъярд.

И я продолжал вести треть оставшихся в живых дозорных вниз по перевалу Голубой Луны, эта тропинка выходила в долину над Ранъярдом. И когда склон сделался пологим, а земля под ногами тверже… мы побежали.

Прежде мы увидели дым, а потом услышали крики, и только потом далеко внизу стало видно Логово — каменный остров среди моря солдат Стрелы. Армия обложила его со всех сторон и вела осаду: приставляли к стенам лестницы и забрасывали веревки с крюками, осадные машины осыпали камнями главный фасад замка, таран бил в главные ворота, с высокого хребта лучники сыпали стрелами.

С моей точки зрения, осадные машины производят в большей степени устрашающее действие, нежели практическое. «Смотрите! Мы бьем огромным деревянным тараном, обитым железом, по вашим воротам. Мы обязательно пробьем их, войдем и останемся надолго». Высокогорье Ренара, было, возможно, тем редким местом, где предостаточно больших камней, чтобы раздробить их до размеров булыжника и использовать для катапульт. Но чтобы раздробить все валуны, потребовалась бы целая вечность. Тогда приходит на помощь таран! Это король осады, особенно там, где стены нельзя разрушить. У тарана нет никаких сложных механизмов, противовесов, спусковых механизмов — просто грубая сила, направленная в самое уязвимое место, и с ее помощью можно уже сталкиваться с противником лицом к лицу, что, по большому счету, и есть главная цель. Если у тебя нет численного преимущества, ты не пойдешь к замку противника, и он не станет прятаться за его стенами.

Солдаты Мартена укрывались на краю Ранъярда, это один из самых узких и пологих склонов, какие только есть в Высокогорье, берущий начало от нашей долины и тянущийся к левому фасаду Логова. Хребет, на котором лучники принца заняли выгодную позицию, врезался в Ранъярд в самом конце.

Мы могли только догадываться о местонахождении отряда Мартена, со склона их было почти не видно за большими серыми валунами. И для армии принца они не представляли серьезной угрозы. Сотня Мартена не производила никакого впечатления на три тысячи лучников, рассредоточившихся по хребту, за исключением тех моментов, когда они кого-нибудь из лучников убивали.

— Почему? — спросил Макин.

— Почему склон называется Ранъярд? — Я решил переиначить вопрос. — Потому что это единственный склон на сотни миль окрест, где лошадь может бежать, не переломав ноги. Я не раз видел, как ты носился здесь галопом.

Макин покачал головой. Подошли Хоббз и Кеппен.

— Будем заходить через восточный лаз? — уточнил Хоббз.

Очень немногие знали о существовании подземных проходов для вылазок. Их было два — восточный и западный. Я не помнил, чтобы упоминал Хоббзу о восточном проходе, но это была его работа — знать о таких вещах. В конце концов, сегодня утром Дозор выходил через западный проход.

— Да, — ответил я.

Последнюю часть пути мы прошли с предельной осторожностью, не спеша, прижимаясь к склону. Лучники все свое внимание сосредоточили на целях, прятавшихся за зубчатыми стенами замка. Мы добрались до Мартена, не попав в их поле зрения.

— Король Йорг. — Мартен сохранил свой деревенский выговор, несмотря на четыре года, проведенные в замке. Он стоял у входа в подземный лаз — расселину, куда мог протиснуться один всадник. Камни над лазом казались природным нагромождением, и только опытный глаз мог заметить, что они уложены особым образом: достаточно было их задеть, и они бы обрушились, надежно закрывая проход. Вокруг витал специфический запах. Я видел, как Макин поморщился и нахмурился, будто узнал его.