Васенев не шелохнулся, сидел истукан истуканом, закрыв глаза. Ишакин сладко посапывал. Он, кажется, мог дремать в любой обстановке. Лукин прикрыл ладонью глаза, чтоб не видеть ни утробы самолета, ни грузина, и тем более линию фронта. У Мишки Качалова сообщение командира корабля вызвало живейший интерес. Он повернулся к окну-иллюминатору и прильнул к нему. Повернулся к иллюминатору и Григорий Андреев.

Ночь стояла лунная, и земля хорошо проглядывалась в синеватом лунном тумане. Внизу что-то горело — не очень-то поймешь что с высоты двух тысяч метров. Кое-где видны яркие вспышки — бьют орудия. Под самолетом вспыхнул прожектор, насквозь пронзил белым стремительным жалом ночную синеву, покачался туда-сюда и погас. Такой же луч вспыхнул в другом месте, в третьем. Они качались туда-сюда, пронзая небо яркими остриями и гасли. Вдруг вверх поползли красные маленькие светлячки, один за другим, ровной прямой цепочкой, но в стороне от самолета гасли. Андреев догадался, что с земли по самолету, на звук, стреляли трассирующими пулями.

Летели еще около часа. Затем самолет тряхнуло, и он резко пошел вниз. От неожиданности зашлось сердце. Андреев глянул в иллюминатор и отчетливо увидел под собой ощетинившиеся копья леса и вырубку, на которой, расплескивая искры, треугольником горело три костра. Самолет накренился на правое крыло. Копья леса и костры стали видны рельефнее и четче. В середине треугольника кто-то семафорил фонарем. То посветит, то прикроет.

Из пилотской кабины вышел летчик, распахнул боковую дверцу и крикнул:

— Приготовиться!

Голоса никто не расслышал. По движению губ догадались, какое слово он произнес. Васенев поднялся первым и, шагнул к двери.

— Пошел! — скомандовал грузин, и лицо его сделалось сердитым, будто был недоволен, что приходится расставаться с гвардейцами. Васенев моментально исчез в пустоте. Не мешкал и Андреев. Набрав в легкие воздух и преодолевая встречный упругий поток, выбросился из самолета. Динамический удар был сильнее, чем при учебных прыжках. Дал о себе знать дополнительный груз — вещмешок, автомат, гранаты. Когда Григорий почувствовал над головой прочный белый купол парашюта, то первым делом осмотрелся. Увидел зеленый огонек на крыле удалявшегося самолета, недалеко от себя белый купол Ишакинского парашюта. Чуть подальше качался на стропах Качанов. Внизу догорали костры. Возле них сновали люди. Земля круто приближалась. Андреева относило в сторону от костра. Попытался подтягиванием строп изменить направление, но бросил. Относило недалеко. Еще раз взглянул вверх и заметил, что нет третьего парашютиста. Вот Ишакин. Через вещевой, мешок, притороченный на груди, старается заглянуть вниз, вытягивает шею. Мишка что-то мурлычет под нос — песню, что ли?

А Лукин? Его парашюта не видно.

Приземлившись, сержант прежде всего освободился от ремней парашюта. По правилам это сделать надо было еще в воздухе. Но Андреев не мог расстегнуть тугой карабин. К тому же, мешал вещевой мешок. На земле удалось сделать ловчее. Скатал парашют в комок, спрятал под сосенкой. Закинул вещевой мешок за спину, на груди приладил автомат, из кармана достал пилотку, надел ее на голову. Можно шагать к кострам, но поостеречься все-таки следует. Их предупреждали, что костры иногда жгут полицаи, обманывают летчиков. Андреев приладил палец на спусковой крючок и, стараясь идти как можно тише, направился к кострам. Кругом ни души. Опушка леса залита синеватым лунным светом. Сквозь частокол сосен проглядываются костры, люди возле них.

К кострам приближался сторожко, но не заметил откуда, а главное, когда появился рядом с ним человек.

— Обожди трошки, — проговорил он над самым ухом. Андреев вздрогнул, резко повернулся и увидел парня в телогрейке и в кубанке. Машинально навел на него автомат.

— Дурной, — качнул головой парень. — С переляку своих не узнаешь? Убери бандуру, — Андреев тронул пальцем автомат.

— Кто такой? — запоздало прохрипел сержант. У него даже голос пропал.

— Таракан запечный, хохол здешний, — пошутил парень. — Пийдемо. Тебя лейтенант шукает.

Андреев шел за парнем и переживал из-за того, что дал застать себя врасплох и проявил воинственную прыть, когда было поздно. Но парень не обратил на это внимания, видимо, считал все в порядке вещей. Он ни разу не оглянулся, ничем не напомнил про конфуз.

Васенева заметил издалека. Лейтенант стоял возле костра. Возле него были Ишакин и Качанов, несколько партизан. Андреев поискал глазами Лукина и опять затревожился. Что за чертовщина? Куда же делся Юрка? Лейтенант вопросительно посмотрел на Андреева и спросил:

— Где Лукин?

— Не знаю.

— Вот растяпа! — выругался Васенев.

Андреев сказал, что не видел его парашюта в воздухе. Может, парашют не раскрылся? Бывает и такое.

Лукина искали долго, с ног валились от усталости. Но Юрка словно сквозь землю провалился. Васенев рассвирепел. Не успели вступить на партизанскую землю и уже происшествие. Не надо было брать Лукина да послушался сержанта. Недаром говорят: других слушай, а живи своим умом. Лукин струсил прыгать — не иначе. Андреев тоже переживал, но даже мысли не допускал, что Лукин мог струсить.

В лагерь прибыли на рассвете. Постелили под сосной парашюты, которые захватили с собой, и уснули, как убитые.

Полыхало солнечное утро.

Андреев проснулся. Не хотелось не то что двигаться, а и пальцем пошевелить — такое блаженное тепло разлилось по телу. Глаза открывать не опешил. Слышал, как приходил связной из штаба и увел с собой лейтенанта, как потянулся Мишка Качанов, даже косточки хрустнули, пропел:

— Охо-хо, хохонюшки!

Ишакин заметил насмешливо:

— У тещи на перине прохлаждаешься, блинов ждешь? Не будет блинов, понял?

— Плевал я на блины. У меня концентрат есть. Пшенный, краснознаменный.

Сержант рывком сел и, протерев глаза, спросил:

— Лукина так и нет?

— Лукин на аэродроме с грузином чай попивает, — отозвался Мишка, а Ишакин покачал головой:

— Не подфартило парню.

Сосна, у которой спали гвардейцы, находилась на отшибе. Пространство вокруг нее было залито ослепительным светом. Мишка нежился. Ишакин ушел собирать хворост.

Андрееву бросилась в глаза одинокая фигура партизана, сидящего поодаль на пеньке. Чудилось в ней что-то отрешенное и грустное. Партизану, видимо, перевалило за пятьдесят. Поношенный пиджак перепоясан брезентовым поясом и перекрещен пулеметной лентой, как у матроса-красногвардейца. Вместо левой ноги торчала деревяшка, ловко привязанная сыромятными ремнями к культе. Партизан докуривал «козью ножку». Как потом Андреев узнал, табачок выпросил у Мишки Качанова. От едучего дыма щурил глаза и с любопытством поглядывал на гвардейцев.

— Послушайте! — позвал его Андреев. — Где тут вода?

Партизан положил винтовку, которую до этого держал меж колен, на землю и встал.

— По этой тропке иди, — начал он объяснять, жестикулируя. — И никуда не сворачивай. И будет там ключик.

Еле заметная тропка змеилась по вырубке и пряталась в сосновой чаще.

— Дай схожу, сержант, — вскочил Мишка Качанов.

— Ладно, я сам, — и Андреев, забрав два котелка, направился по тропинке в лес.

Кто проложил эту тропу? Чья она? Топтали ее немецкие кованые сапоги? Или на этой тропе, подстреленный вражьей пулей, истекал кровью партизан? Возможно, сохранилась она с мирных времен и фашисты сюда не смеют сунуться?

Идет Григорий по незнакомой тропинке настороженно, отвык от леса. Больше всего приходилось мотаться по степи. Пахло сухими опавшими колючками и смолой. Сквозь сплетения ветвей процеживаются тоненькие столбики солнечного света. Новое, неизведанное чувство приподнятости и грусти охватило Григория.

Миновав мелкий сосновый лесок, Андреев очутился на полянке, залитой солнцем. Не сразу обратил внимание на девочку, которая стояла на тропинке и смотрела на него. На ней мешковато сидело поношенное платьице и трудно было определить, какого оно цвета. Видимо, сшито из когда-то белого парашютного материала. Русые волосы давно не знали гребенки, скатались в змейки.