Солнце поднималось в зенит. На западе глухо и грозно грохотала канонада.

Война продолжалась.

Через бугристое поле, пересекая дорогу, тянется уродливый шрам — здесь были окопы, брошенные зимой, когда Красная Армия сломала оборону противника и ушла на запад.

На брустверах и возле них разрослась сорная трава: репейник, осот, неистребимый пырей, лебеда. Кое-где тянули к солнцу свои синие головки васильки. Среди этого обилия зелени виднелись покосившиеся столбы от проволочных заграждений.

За ложбинкой, которая заросла яркой луговой травой и осокой, на бугре, весь в лебеде и пырее виднеется бывший немецкий передний край.

До войны дорогу держали в хорошем состоянии. Сейчас кюветы заросли травой, само полотно в воронках. Отрезок между окопами густо начинен минами, чаще всего противотанковыми.

Роте старшего лейтенанта Курнышева было приказано очистить от мин дорогу и полосу возле нее в пятьсот метров с одной и другой стороны. Дорога нужна была фронту.

С разминированием полотна справились быстро, но в придорожных полосах застряли надолго. Под руками не было карт минных полей и действовать приходилось на ощупь. Мешал густой травяной ковер. Дело затруднялось еще и тем, что часто попадались мины в деревянном либо картонном корпусе, а это исключало применение миноискателей. В ходу были щупы — длинные тонкие палки со стальной остро заточенной на конце проволокой. Бойцы утомлялись быстро, поэтому разминирование вели поочередно: один взвод до обеда, другой. — после.

Сержанта Андреева дневальный будил за полчаса до подъема, когда, как на грех, приходили самые сладкие сны.

Вот и сегодня, когда Григорий плыл с Таней на лодке и хотел поцеловать ее, в этот интересный момент и принесла нелегкая дневального. Долго и настойчиво тянул он сержанта за ногу и уже стал сердиться, что тот не просыпается.

— Чего ты меня за ногу тянешь, — обиделся Григорий и окончательно проснулся.

Андреев сел на лежанку, потянулся и, рывком сбросив с себя шинель, спрыгнул на земляной пол. Натянул брюки, обулся и, не одевая гимнастерки, с полотенцем через плечо выбрался на улицу и зажмурился от солнца.

Две землянки закрывали кроны могучих тополей.

У ручейка, под горкой, отчаянно плескал на себя воду, повизгивая словно от щекотки, командир взвода лейтенант Васенев.

— Здравствуй, лейтенант, — поздоровался Андреев, — они с Васеневым на «ты» с первого дня знакомства.

— А, сержант! — отозвался лейтенант. — Сильна водичка, до печенок обжигает. Проспал сегодня?

— Нет, зачем же?

— Смотри, чтоб взвод на работе был вовремя. Я у Курнышева задержусь.

Андреева покоробило, он и без указаний знал свои обязанности помощника командира взвода.

Васенев принялся обтираться полотенцем, грудь у него сразу покраснела. Андреев опустился коленями на камень и сунул руки в воду. Вода обожгла пальцы. Григорий покосился на взводного и спросил:

— Слушай, почему ты всегда колючий?

— А что? — замер Васенев с поднятым к лицу полотенцем.

— Ничего. Просто это не нравится.

— Кому?

— Ребятам. И мне тоже.

— На любовь не претендую.

— На любовь, конечно. А вот на уважение — надо бы.

— Я ведь им когда могу нравиться? — усмехнулся Васенев. — Когда позволю подольше поспать, побольше поесть, поменьше поработать.

Григорий покачал головой:

— Нехорошо, лейтенант. Тебе ведь с ними придется в бой идти.

— Прошу без намеков! — обозлился Васенев.

— Какие же намеки? — удивился Григорий и принялся плескать воду на лицо.

Васенев молча удалился. Странный человек. Старается всегда держаться на расстоянии от других. Даже во время солдатских перекуров уходит в сторонку и с напускным безразличием слушает, как летят соленые шутки и грохочет хохот. На что командир роты Курнышев, сердитый и всегда требовательный, и тот был не прочь выкурить цигарку-другую с бойцами, а если надо, то и пошутить. А между тем, Васенев чуть ли не самый молодой во взводе, если не считать Юры Лукина. Мишка Качанов приехал с Дальнего Востока, где служил срочную, успел понюхать пороху. Ишакин побывал в огневом переплете под Мценском и даже был ранен. По-существу выходило, что на фронте не был лишь один Васенев. Он окончил военное училище и получил этот взвод.

После завтрака сержант Андреев обегал в землянку старшего лейтенанта Курнышева и взял у связного Воловика сводку Совинформбюро. Во взводе заведен порядок — перед началом работ сержант проводил политинформацию.

Недавно немцы начали наступление на Курско-Орловском выступе. Шли ожесточенные бои, которые пока не давали перевеса ни нашим, ни немцам.

Бойцы выслушали сводку молча. Вопросов ни у кого не было, и Андреев построил взвод, чтобы вести его на разминирование.

Разных людей собрала война в этот взвод.

Вот стоит Ишакин, с карабином за плечом. Ему предлагали поменять его на автомат. Не взял. Говорит, что привык к карабину. Сейчас разговаривает с Мишкой Качановым, только поблескивают металлические зубы. Когда он пришел во взвод, то долго приглядывался к сержанту. Потом отозвал Андреева в сторону и шепнул:

— Чуешь, я ведь из тех. Понял?

— Из каких?

Ишакин многозначительно помолчал и вдруг улыбнулся доверительно и просто:

— Из чижиков. Чижик, пыжик где ты был...

Но Андреев и сам уже понял, что за чижик перед ним. Он ведь наблюдал за солдатом и отметил про себя странное сочетание скрытой наглости с откровенной угодливостью.

— Так вот что. О своем прошлом можешь забыть начисто, — строго сказал Андреев, — но если будешь плохим солдатом...

— Не буду! — обрадованно воскликнул Ишакин. — Не буду, вот те крест!

— Тогда порядок.

Руки у Ишакина оказались золотыми. Из него получился отличнейший укладчик парашютов.

Мишка Качанов вырос в вологодских лесах — этакий чернобровый смазливый крепыш. Он прозрачен как стеклышко. Уже на второй день знакомства Григорий знал о нем все — и то, что он из Вологды, и что он шофер, но что перед войной отобрали у него права, и что не женат, но до женщин охоч. Старший лейтенант Курнышев, когда в походах приходилось ночевать в деревнях, шутливо говорил Васеневу:

— За Качановым гляди в оба — уведет его какая-нибудь хитрая девка! Ответишь!

Но лейтенант Васенев шутки не понял, и на ночевках в деревнях брал Мишку в ту хату, в которой останавливался сам. Мишка как-то пожаловался сержанту:

— Будь другом, сержант, назначай меня в караул, а то дневальным. Замерзну часовым на посту, умру от вражеской руки на дежурстве, только освободи от его глаз. Я и во сне чувствую на себе его взгляд. Я встаю утром, как с похмелья.

Мишка удрученно крутил головой, и на его пухлых сочных губах маялась хитроватая улыбка.

— А в хате той бабенка была... У-у-у! — зажмурил он от удовольствия глаз. — Но ведь словом не дал перекинуться, цербер. Посылай меня, сержант, на самое опасное дежурство, только не с ним ночевать.

Малорослый Трусов о чем-то задумался. Качанов предложил ему сменить фамилию: мол, с такой фамилией могут не допустить до настоящего дела, хотя у тебя, весь батальон знает, львиное сердце. Трусов смешно морщил нос и ничего не отвечал. У него чистый подворотничок, до блеска начищены сапоги, нет ни одной складочки под ремнем. Как всегда, выбрит и подтянут, не солдат — а картинка.

Вот стоит хмурый Ибатуллин, рядом с ним невыспавшийся Лукин — то и дело сладковато зевает и конопушки возле носа сбегаются в кучу-малу.

Андреев хмурится — не видит Жени Афанасьева. Вообще с парнем за последнее время происходит что-то непонятное: молчит, старается уединиться. У Женьки удивительно отзывчивая и тонкая душа.

Григория и Женьку судьба свела еще осенью сорок второго года в мостопонтонном батальоне, а в декабре вместе пришли сюда — в особый гвардейский батальон минеров