Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Да-а, по больной! — чуть не плача, выговорил Кривенок. — Чугунок он на голову надел, а снять не может. Вся голова влезла. Везу его в слесарную мастерскую. Распиливать чугун.

— Как же это? — изумился полковник.

— Баловался. Вместо шапки надевал.

— А зачем же марля?

— Так стыдно же идти по городу с чугуном вместо головы!

В автобусе поднялся такой хохот, что шофер оглянулся. Кубарь крутил большущим кочаном и что-то гулко бубнил.

В слесарной сбежались все слесари и тоже хохотали до слез.

Старый, совершенно лысый мастер положил Кубаря на скамейку и осторожно подпилил чугунок, щипцами выломил кусочек, снял чугун с головы.

Испуганный Кубарь хлопал светлыми ресницами, щурился от яркого света и не мог понять, где он находится.

— Ну, пацан, выкинул фортель! — вытирал слезы ученик слесаря, а лысый мастер усмехнулся:

— Ничего, скажи, в жизни всякое бывает.

Кубарь внимательно осмотрел его лысую голову и удивленно спросил:

— Дядя, а как же так, у вас все лоб и лоб, а где же голова?

Смущенный Кривенок схватил Кубаря за руку и потащил, шипя по-гусиному:

— Подожди, вот приедет папа, тогда узнаешь!

Придя домой, Кривенок сердито полез на крышу выпустить голубей. Когда он открыл чердак, там было пусто. Ничего не понимая, Кривенок остановился. Тихо. Под ногами перья и слой птичьего помета. Кривенок побледнел, выскочил на крышу — в чистой синеве носились только стрижи. Снова метнулся на чердак. Даже гнезда пустые, и пискунят украли. «Это дело Шелопута», — подумал Кривенок и скупо заплакал. Никогда еще не знал он такого горя. Сел на балку стропил и принялся ковырять палочкой в пыли.

Солнечный день казался тусклым, как вечер. Во дворе кричал Кубарь:

— Вася, иди! Я уже отперел ключом дверь!

Но Кривенок не показывался. Когда же он спустился, глаза у него были распухшие, красные. Горбясь и ступая тяжело, прошел на кухню. Молча занялся уборкой: завтра приезжали мама с папой.

Весь день Кривенок мыл, подметал, стирал, гладил. К вечеру в доме было так, как при маме, когда она готовилась к Первому мая.

— Не сори, не пачкай, — тихо предупредил Кривенок брата и вытащил зачем-то учебники, листал их.

— А я знаю, что такое анекдот, — сообщил Кубарь, взбираясь на кровать.

— Что же? — рассеянно спросил Кривенок.

— Это когда я что-нибудь рассказываю. Тогда все говорят: «Это прямо анекдот».

Ночью Кривенок спал беспокойно.

КРИВЕНОК СДАЕТ ХОЗЯЙСТВО

На рассвете он вскочил и выбежал во двор. Тихо, пусто. Взбежал по лестнице на чердак — пусто. Медленно спустился на землю. Лицо его было серьезным.

Принялся готовить обед — маму и папу нужно было встретить как следует. Никогда и ничто он не делал так старательно. Сварил уху, поджарил рыбу. В белой тарелке пламенела мокрая редиска, словно покрытая блистающим ярким лаком. На весь дом пахло свежими огурцами и укропом.

Кубарь уже с утра дежурил у ворот, боясь испачкать чистую рубаху.

В полдень послышался радостный визг, хлопнула калитка, раздался оживленный говор.

— А где же Вася? — спрашивал отец.

— Дай я тебя заключу в обнятия! — кричал Кубарь.

Лицо Кривенка вспыхнуло, он зевнул несколько раз.

Отец вбежал в кухню, шумно обнял Кривенка. Мать смеялась и плакала, держа на руках ликующего Кубаря.

— Вытирайте ноги! — кричал он.

От чистых лиц ребят пахло земляничным мылом.

— Ну как, сынок, все в порядке? — спросила мама.

— В порядке, — скупо ответил Кривенок.

— Как вы жили-то?

— Ничего. А как бабушка?

— Слава богу, поправилась!

Мать оглядела чистую кухню, быстро обошла прибранные комнаты и переглянулась с отцом. Тот молча, с гордостью, похлопал Кривенка по спине.

— Тут обед вот… если хотите, — небрежно бросил Кривенок и покраснел.

— Обед? С удовольствием! За ушами затрещит! — Артем Максимович внимательно смотрел на сына. Кривенок стоял перед ним немного выросший, немного похудевший, в белой чистой рубашке, отглаженных брюках. Два его светлых намоченных вихра мягко лежали со всеми волосами.

— Как твои голуби?

Кривенок опустил глаза, тихо ответил:

— Украли. Всех до одного.

— Та-ак, — отец прошелся из угла в угол, — неужели эта беда непоправимая? — Он еще раз прошелся, глаза его хитро сверкнули. — Между прочим, скоро день твоего рождения. Все ломаю голову: что тебе подарить?

Лицо Кривенка порозовело. На щеке и подбородке засмеялись ямки, и вдруг оба высохших вихра быстро поднялись, словно хотели что-то увидеть вдали.

Синий колодец

Электропила визжала, выла, входя в крепкую древесину. Вырывалась тугая струя опилок, пахло сосновой смолой.

Семен, тяжелый, широкий, с засученными до локтей рукавами, вывел пилу из надреза и, волоча резиновый кабель, забежал к дереву с другой стороны. Пила снова взвыла, вгрызаясь.

На место Семена встал помощник Сашка Ягодко, стройный и гибкий даже в старом, мешковатом комбинезоне, и, взмахнув несколько раз топором, сделал надруб — сюда падать дереву. Схватив багор с острой железной вилкой на конце, Ягодко вонзил его в сосну.

По медному лицу Семена катился пот. Через брезентовые рукавицы он ощущал, как мелко дрожит ручка визжащей пилы.

Густая, увешанная шишками, вершина огромной сосны казалась недосягаемой. Но вот она слегка дрогнула, важно качнулась. Ягодко уперся в багор, его худое лицо покраснело. Сосна начала валиться сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей. Срываясь с пня, застонала, закряхтела. Сучья со свистом рассекали воздух. Лесной великан с гулом, треском и шумом ветвей грохнулся на землю. Взметнулись куски бронзовых сучьев, хвойные лапы, чешуйки коры.

Семен опустил горячую пилу, кулаком стер с густых бровей капельки пота, подмигнул напарнику и подбежал к другой сосне.

— Ты загонял меня, Сенька! — крикнул Ягодко, едва успевая подтащить кабель и багор. — Чего ты как на пожаре!

— Не робей, паря! — загремел Семен, сверкнув маленькими глазами, и задрал голову: если дерево стоит ровно, то оно обязательно упадет в ту сторону, с которой больше ветвей.

— Но, милая! — весело крикнул Семен, и пила с воем вошла в ствол.

Свалив с десяток деревьев, сели на пеньки перекурить. Кругом теснились косматые, укутанные лесом сопки. Туман полз облачками по склонам, цеплялся за деревья.

Еще три дня назад на этом пологом холме шумел бор, а теперь стало просторно, пусто: бор лежал на земле, качая сучьями, будто прилег отдохнуть. Пахло опилками, хвоей. Поверженные сосны были теплые, еще живые. Торчали пни, заплывшие прозрачной смолой.

Лишь кое-где молоденькие сосенки шевелили на ветру свежими сквозными ветвями: радовались, что теперь вольно и солнечно им.

В глубине леса гудела передвижная электростанция. От нее тянулись резиновые черные кабели электропил. Моторист Светлолобов, сидя на ведре, застеленном стеганкой, точил на электроточиле зубья пилы.

Семен курил и прислушивался. Из глубины тайги доносилось гулкое тюканье нескольких топоров: женщины обрубали с поваленных сосен сучья. Один топор тюкал торопливо, слабо, другой — медленно, с перебоями, третий бил уверенно, сильно. Семен знал, что это рубит Клаша Пивоварова.

Он смотрел в небо, рассеянно пускал папиросный дым и мысленно видел статную девушку в белом платочке, в вишневой кофте, в сапогах. Девушка размахивает топором, по-мужски широко и сильно, он сверкает, летят сучья. Клаша работает без остановки, легко прыгая в путанице сучьев через большущие стволы. И только пересыхающие губы выдают, что работать тяжело.

«Тук! Тук!» — слышит Семен. Словно звали его «Жду! Жду!» Семен сдвинул кепку на брови и почесал заросший затылок, потом двинул кепку на затылок и почесал брови.

Там, где работала Клаша, тарахтел трактор: Степка Лоскутов таскал хлысты к дороге.

«Тук! Тук! Жду! Жду!» — выстукивал топор.

— Эх, елки зеленые! — пробормотал Семен и насторожил ухо в сторону дальней лесосеки…

33
{"b":"199981","o":1}