Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Индуистские монахи или гимнософисты (нагие философы), как называли их греки, живут в лесах, пещерах, в горах, в нищете, безбрачии, воздержании, молчании. Они спят на соломе или на голой земле, передвигаются ползком, стоят весь день на цыпочках, сидят под проливным дождем или палящим солнцем, окруженные четырьмя кострами. Вид их дик и пугающ, но толпа относится к ним с большим уважением, особенно женщины. Они совершают чудеса и нередко оканчивают свою суровую жизнь самоубийством на костре или в водах Ганга. Так их описывают и древние, и современные путешественники. Буддистские монахи менее фанатичны и необычны, чем индуистские йоги и факиры. Они в основном постятся, молятся, поют гимны, занимаются созерцанием и пользуются кнутом, чтобы усмирять свою непокорную плоть. У них есть полностью разработанная система жизни в монастырях, со священниками, и монастырей этих много; есть в том числе и женские обители. Буддистские монахи, особенно на Тибете, с их обетами безбрачия, бедности и повиновения, с их общей пищей, чтением священных текстов и другими благочестивыми упражнениями настолько похожи на монахов римской католической церкви, что римские миссионеры поначалу могли объяснить это только дьявольским подражанием[265]. Но оригинал всегда предшествует карикатуре, а аскетическая система сложилась в Индии задолго до проникновения христианства, даже если мы отнесем это проникновение ко временам святого Варфоломея и святого Фомы.

Эллинистическое язычество было менее серьезным и склонным к размышлениям, чем восточное, — хотя пифагорейцы были чем‑то вроде монашеской общины, а представления Платона о материи и теле не только лежат в основе гностического и манихейского аскетизма, но и существенно повлияли на этику Оригена и Александрийской школы.

В иудаизме, помимо древних назореев[266], были ессеи в Палестине[267] и терапевты в Египте[268], хотя последние связаны с привнесением чуждого элемента в религию Моисея и не упоминаются в Новом Завете.

Наконец, в мусульманстве, хотя и просто в подражание христианскому и языческому примеру, есть, как известно, дервиши и их монастыри[269].

Были ли эти более ранние явления источником или просто аналогией христианского монашества? Невозможно отрицать, что в церковь в эпоху Константина проникло множество иноземных обычаев и обрядов. Поэтому многие утверждали, что монашество также пришло из язычества и было отступлением от апостольского христианства, которое Павел ясно предсказывал в пастырских посланиях[270]. Но такое мнение вряд ли можно соотнести с той великой ролью, которую монашество сыграло в истории, — иначе получилось бы, что вся древняя церковь с величайшими и лучшими ее представителями на Востоке и Западе, включая Афанасия, Златоуста, Иеронима и Августина, отступила от веры в соответствии со сделанным ранее предсказанием. Никто сегодня не станет утверждать, что эти люди, восхищавшиеся монашеской жизнью и хвалившие ее, были антихристианами и заблуждались, а немногие оппоненты этого аскетизма, такие как Иовиниан, Гельвидий и Вигилантий, были единственными представителями чистого христианства в никейскую и последующую эпоху.

Рассматривая данную тему, мы должны четко разграничивать два вида аскетизма, антагонистичные и непримиримые по духу и принципу, хотя и похожие по форме: гностический дуалистический и католический. Первый, конечно же, пришел из язычества, но второй развился независимо от него из христианского духа самоотречения и жажды морального совершенства, и он, несмотря на все связанные с ним крайности, сыграл важную роль в истории церкви.

Языческое, или же псевдоиудейское, или же еретическое христианское и прежде всего гностическое и манихейское монашество основаны на непримиримом метафизическом дуализме разума и материи, в то время как католическое христианское монашество происходит из морального конфликта между духом и плотью. Первое вызвано духовной гордостью и эгоизмом, второе — кротостью и любовью к Богу и человеку. Ложный аскетизм стремится к уничтожению тела и пантеистическому поглощению человека божественным, а христианский — к прославлению тела через личное общение с живым Богом во Христе. И их влияние совершенно различно. Хотя несомненно также и то, что, несмотря на разницу принципов и осуждение гностицизма и манихейства, языческий дуализм оказал мощное влияние на католический аскетизм и его мировоззрение, особенно на отшельничество и монашество Востока, и полностью влияние это было преодолено только евангельским протестантизмом. Точная степень этого влияния и точное соотношение христианских и языческих составляющих в раннем монашестве церкви — интересная тема, достойная отдельного исследования.

В зародыше христианское монашество наблюдается еще в середине II века, а некоторые намеки на него присутствуют даже в аскетических практиках некоторых обращенных в христианство иудеев еще в апостольскую эпоху. Этот аскетизм, особенно пост и безбрачие, более или менее явно хвалили самые выдающиеся доникейские отцы церкви, и определенные группы христиан практиковали его в большей или меньшей степени (Ориген дошел даже до крайности самооскопления)[271]. Уже во время гонений Деция, около 250 г., мы наблюдаем также первые случаи ухода аскетов или христианских философов в пустыню — хотя это были, скорее, исключительные случаи или попытка избежать угрожавшей опасности. Пока сама церковь была подобна вопиющему в пустыне и находилась в непримиримой вражде с преследовавшим ее миром, аскеты обоих полов обычно жили рядом с общиной или среди нее, часто даже в собственных семьях, пытаясь там достичь идеала христианского совершенства. Но когда при Константине все население империи номинально стало христианами, они почувствовали себя чужими в этой обмирщенной церкви, особенно в таких городах, как Александрия, Антиохия и Константинополь, и добровольно удалились в пустынные и безлюдные места, в горные ущелья, чтобы там спокойно трудиться над спасением своей души.

Таким образом, монашество явилось реакцией на обмирщение слившейся с государством церкви и упадок дисциплины. Это была искренняя, задуманная во благо, хотя и не свободная от заблуждений попытка спасти девственную чистоту христианской церкви, перенеся ее в пустыню. Развращенность нравов Римской империи (принявшей облик христианства, но остававшейся по сути языческой, как и все общество), тяжесть налогов[272], крайности деспотизма и рабовладения, экстравагантной роскоши и безнадежной нищеты, пресыщение всех слоев общества, упадок творческой энергии в науке и искусстве, жестокие нападения варваров на окраинах — все это способствовало тому, что самые искренние христиане склонялись к уединению.

Однако в то же время монашество заняло место мученичества, которое перестало существовать с христианизацией государства и сменилось мученичеством добровольным, постепенным самоумерщвлением, чем‑то вроде религиозного самоубийства. В жарких пустынях и ужасных пещерах Египта и Сирии, среди мук умерщвления плоти и подавления естественных желаний, неустанно ведя борьбу с адскими чудовищами, аскеты старались получить венец небесной славы, который их предшественники во времена гонений получали более быстро и легко, находя мученическую смерть.

Родиной монашества стал Египет, земля, где сливались воедино и сталкивались друг с другом восточная и греческая литература, философия и религия, христианская ортодоксия и гностическая ересь. Здесь возникновению и развитию монашества способствовали климат и географические особенности, замкнутость страны, подобной оазису, резкий контраст между бесплодными пустынями и плодородной долиной Нила, суеверия, склонность жителей к созерцанию и пассивному терпению, пример терапевтов и моральные принципы александрийских отцов церкви, особенно теория Оригена о высшей и низшей морали и заслуге добровольной нищеты и безбрачия. Элиан говорит о египтянах, что они безропотно вынесут самые изощренные пытки и скорее согласятся быть замученными до смерти, чем пойдут против истины. Подобные натуры, охваченные религиозным энтузиазмом, легко превращались в святых пустынников.

вернуться

265

См. древние рассказы католических миссионеров в Тибете, в Pinkerton's Collection of Voyages and Travels, vol. vii, а также недавний труд французского миссионера из лазаристов: Hue, Souvenirs d'un Voyage dans la Tartaric le Thibet, et la Chine, pendant les années 1844 — 1846. См. также на эту тему два труда Харди: R. S. Hardy, Eastern Моnachism и A Manual of Buddhism in its modern development, translated from Singalese MSS. Lond., 1850. Поразительное сходство между буддистским и католическим устройством, кстати, касается не только монашества и жизни монастырей, но и иерархической организации, с ламой на месте папы, а также поклонением со всеми церемониями, праздниками, процессиями, паломничествами, исповедями, богослужениями, молитвой о мертвых, елеопомазанием и т. д. Существует мнение, подкрепленное авторитетом великого географа Карла Риттера (Carl Ritter, Erdkunde, ii, p. 283–299, 2d ed.), что тибетские ламаисты позаимствовали форму своей религии и ее церемонии от миссионеров–несториан. Но это всего лишь предположение, и его делает невероятным тот факт, что буддизм в Южном Китае, Тонкине и Японии, где миссионеров–несториан никогда не было, так же поразительно похож на католичество, как и ламаизм Тибета, Сибири и Северного Китая. По поводу необычного предания о пресвитере Иоанне, или христианском царе–священнике из Восточной Азии, возникшего около XI века, а также миссионеров–несториан, см. в Ritter, l. с.

вернуться

266

См. Чис. 6:1–21.

вернуться

267

См. замечательное описание этих иудейских монахов у Плиния Старшего, Hist. Natur., v. 15: «Gens sola, et in toto orbe praeter caeteros mira, sine ulla femina, omni venere abdicata, sine pecunia, socia palmarum. Ita per seculorum millia (incredibile dictu) gens aeterna est in qua nemo nascitur. Tam foecunda Ulis aliorum vitae penitentia est».

вернуться

268

Евсевий, H. Ε., ii, 17, по ошибке принимает их за христиан.

вернуться

269

Руффнер (H. Ruffner, l. с, vol. i, ch. ii‑ix) подробно описывает эти нехристианские виды монашества и считает христианское монашество произошедшим из их примера, особенно буддистского.

вернуться

270

Даже Кальвин, который в своем комментарии к 1 Тим. 4:3 относит пророчество Павла об аскетах–отступниках прежде всего к энкратитам, гностикам, монтанистам и манихеям, распространяет его и на папистов: «quando coelibatum ei ciborum abstinentiam Severins urgent quam ullum Dei praeceptum». В недавнее время такого же мнения придерживались Руффнер и особенно И. Тейлор, который в своем Ancient Christianity, vol. i, p. 299 sqq., посвящает отдельную главу теме «предсказанного аскетического отступничества». Однако лучшие из современных толкователей соглашаются с тем, что апостол имел в виду еретический и дуалистический аскетизм гностиков, запрещавших вступать в брак и объявлявших некоторые виды пищи нечистыми по сути. В Римской и Греческой церкви брак был таинством, уступавшим по святости только безбрачию, и запрещен он был только для священников и монахов. Таким образом, относить слова 1 Тим. 4:1–3 к Католической церкви можно лишь отчасти и косвенно.

вернуться

271

См. т. 2, §104–108.

вернуться

272

Лактанций говорит, что даже за свободу дышать надо было платить, а Зосима (Hist., ii, 38) — что отцы заставляли дочерей торговать своим телом, чтобы уплатить налоги.

34
{"b":"199411","o":1}