Зная об этом, нетрудно представить себе, что императоры–христиане, которые вплоть до Грациана (около 380) сохраняли за собой титул и права верховного жреца, претендовали на такой же надзор за христианской религией, ставшей государственной религией империи, какой их предшественники осуществляли в отношении религии языческой, — с той лишь разницей, что здесь религиозный и политический, церковный и светский элемент были разделены более строго и им приходилось ограничиваться уже существующими учениями, обычаями и традициями церкви, претендующей на божественное происхождение и авторитет.

Подобная ситуация впервые возникла при Константине и развилась при его преемниках, особенно при Юстиниане, в систему византийского императорского папства, или превосходства государства над церковью[239].

Однажды Константин сказал на пиру епископам, что он, как христианский император, одновременно является и епископом, только он назначен Богом надзирать за внешними проблемами церкви, в то время как надзор за ее внутренними проблемами осуществляют собственно епископы[240]. В этих словах, имевших далеко идущие последствия, он выразил новую позицию гражданской власти по отношению к церкви характерным, но неопределенным и двусмысленным образом. Он провел здесь разграничение между двумя типами епископата, предначертанного Богом; один — светский или императорский, соответствующий прежней должности верховного жреца и распространяющийся на всю Римскую империю, то есть вселенский или всеобщий; другой — духовный или священнический, поделенный между епископами разных епархий и проявляющийся в единстве и полноте только на вселенских соборах.

Соответственно, Константин, хотя он даже не был еще крещен, уже действовал как покровитель и всеобщий светский епископ церкви[241]; он созвал Первый вселенский собор для разрешения споров о Божественности Христа, назначал и смещал епископов, иногда даже произносил проповеди перед народом; а с другой стороны, со свойственным ему тактом (хотя это и было в ранний период его правления, в 314 г.) держался подальше от донатистских споров и доверил суду епископов высказывать окончательное мнение по поводу чисто духовных проблем. Осуществляя императорское право надзора, он не следовал никаким четким принципам и определенной теории, а, скорее, инстинктивно ощущал желание контролировать и делал это из чувства политико–религиозной ответственности и требований времени. Он только поднял, но не разрешил проблему отношений между епископством императора и священников и не определил степени их контроля над христианским государством.

С тех пор эта проблема была актуальной как в церковной, так и в светской истории, она красной нитью проходила через все средневековые конфликты между императором и папой, а в видоизмененной форме присутствует в каждой протестантской церкви.

В целом с того времени преобладало мнение, что Бог разделил власть между священниками и царем (sacerdotium et inperium), вверив внутренние или духовные дела, особенно касающиеся учения и поклонения, первым, а внешние или светские, такие как управление и дисциплина, — последнему[242]. Но внутреннее и внешнее здесь тесно переплетено и зависит друг от друга, как душа и тело, и частые столкновения и коллизии были неизбежны в процессе развития государства–церкви. В период, который мы рассматриваем, это становится видно во многих отношениях, особенно на Востоке, где византийский деспотизм был более свободен в своих проявлениях, чем на далеком Западе.

Императоры после Константина (а за ними и папы) созывали вселенские соборы, выделяли на это необходимые средства, председательствовали на соборах, возглавляя комиссии, утверждали решения об учении и дисциплине, придавая им силу закона по всей Римской империи, и обеспечивали их исполнение своей властью. Императоры назначали или утверждали на должность наиболее влиятельных митрополитов и патриархов. Они принимали участие во всех богословских диспутах, побуждая оппонентов к более страстным дискуссиям. Они защищали ортодоксию и наказывали еретиков. Но часто они принимали сторону еретиков и изгоняли ортодоксальных епископов. Так, арианство, несторианство, евтихианство и монофизитство по очереди обретали милость и защиту при дворе. Даже императрицы вмешивались во внутренние и внешние дела церкви. Иустина изо всех сил старались ввести арианство в Милане, но этому успешно воспротивился епископ Амвросий. Евдоксия добивалась смещения и изгнания благородного Златоуста. Феодора, возвысившаяся от сцены до трона, руководила императором Юстинианом и с помощью разнообразных интриг боролась за победу монофизитской ереси. Вероучительные решения действительно принимались на соборах, но они не могли долго продержаться без соответствующей санкции. Вместе с тем Василиск, Зенон, Юстиниан I, Гераклий, Констант II и другие императоры выпускали много чисто церковных эдиктов и рескриптов, не советуясь с соборами или оказывая на них влияние. Юстиниан начинает свой знаменитый кодекс с императорского символа веры о Троице и императорской анафемы на Нестория, Евтиха и Аполлинария, ссылаясь на вероучения апостольской церкви и постановления четырех вселенских соборов, но при этом не давая никакого повода усомниться в собственной абсолютной законодательной и исполнительной власти над верой и совестью всех своих подданных.

В целом, христианство этого периода уступило христианским императорам обязанность защищать и поддерживать церковь, надзирать за ее внешними делами, но управлять ею изнутри, определять ее учение и руководить ее поклонением должны были священники, особенно епископы. Новое положение вещей воспринималось как восстановление теократии Моисея и Давида на христианской почве, и относились к нему соответственно. Но в отношении степени власти императора над церковью и сферы применения этой власти позиция людей, осознанно или неосознанно, определялась конкретным религиозным интересом. Поэтому мы видим, как ортодоксы и еретики, сторонники Афанасия и ариане, оправды–вали или, наоборот, осуждали вмешательство императора в развитие учения, в назначение и смещение епископов, в защиту и преследование группировок в зависимости от того, как все эти действия влияли конкретно на них. Те же самые донатисты, которые сначала взывали к императору, прося защиты, осудили всяческое вмешательство государства в дела церкви, когда было принято неблагоприятное для них решение. Некоторые епископы, оправдывавшие самый вопиющий произвол византийского деспотизма упоминаниями о Мелхиседеке и благочестивых царях Израиля, превращались в орудие двора. Но всегда были и бесстрашные защитники прав церкви от притеснений гражданской власти. Максим Исповедник заявил в Константинополе перед своими судьями, что Мелхиседек был прообразом Христа, но не императора.

В целом же церковная иерархия решительно и полноценно контролировала «папство» императора, сохраняя свободу и независимость церкви от светской власти. В тот век существовало лишь две возможности — или деспотизм императора, или деспотизм епископов; последний был менее вреден и более выгоден, так как представлял более высокие интеллектуальные и моральные интересы. Не имеющая иерархии церковь в Римской империи и среди варваров превратилась бы в игрушку гражданских и военных деспотов. Поэтому было очень важно, чтобы церковь в период ее союза с государством была уже достаточно крупной и сильной, чтобы противостоять плотским прихотям императоров и попыткам превратить ее в их орудие. В «Апостольских постановлениях» епископы объявляются стоящими выше царей и городских властей[243]. Златоуст говорит, что быть первыми министрами государства не так почетно, как быть служителями церкви. И в целом служители церкви оправдывали такой почет. Конечно, были прелаты, которые злоупотребляли своей властью, но были и такие люди, как Афанасий, Василий, Амвросий, Златоуст, Августин, Лев, чистейшие и благороднейшие личности, жившие в IV — V веках, которые намного превосходили императоров того периода. Все полагали, что учения и институты церкви, основанные на божественном откровении, выше человеческой власти и воли. Народ, в слепой вере и суеверии, смотрел на священников как на наставников во всех вопросах совести, и даже императоры с величайшим уважением относились к епископам как отцам церкви, целовали им руки, просили о благословении, прислушивались к их увещеваниям и наставлениям. В большинстве случаев императоры оказывались лишь орудиями церковных группировок. Произвольные законы, которые навязывались церкви извне, редко переживали своих авторов и были осуждены историей, ибо власть Бога выше всех престолов, царей и епископов, а власть истины — выше всех махинаций, лжи и интриг.