Мы располагаем на сей счет только обрывочными данными. Так, например, бывший комендант крепости Святого Креста бригадир Леонтий Соймонов в своем прошении о «перемене ранга», поданном в 1736 году, говоря о своих заслугах, упомянул и о том, что вывел к крепости «из-за границы басурман и армян жилых и кочевых мужеска полу (кроме женска) тысяча пятьсот тритцать два человека, от которых и плод имелся немалой»{859}. В 1726 году в Дербенте были основаны грузинская церковь и монастырь, а в 1735-м епископ Иоанн сообщал, что он «в приход неимущих и вдовиц имеет при себе на пропитание мужеска и женска со 160 человек, також которые собрались из полону и из гор, а иные из Грузии, верующие во Христа, и таких у него при пустыне имеетца больше 400 человек мужеска и женска полу, которые обещались быть в подданстве ее императорского величества»{860}.
Прибывший в Москву в начале 1730 года российский агент в Карабахе Иван Карапет докладывал, что не желавшие терпеть турецкое иго армяне из сагнаков, «видя, что с российской стороны помощи по се время получить по многим обещаниям не могли, многие разошлись кругом оных же мест по лесам и по горам и живут скрытно». Другие же не могли переселиться по экономическим причинам: для заведения на новом и непривычном месте жилья и хозяйства «немалое иждивение потребно»{861}. Те же, кто прибыл в российские владения, и руководство Низового корпуса были не очень довольны друг другом. Многие армянские выходцы считали новое место жительства временным. «Селища они, армяня, в завоеванных в Персии российских провинциях ни в которых местах не желают и не могут, а желают возвратитца паки в Сагнаки, с помощными его императорского величества войски», — заявил в Коллегии иностранных дел Тархан-юзбаши в октябре 1729 года. Прибывшие в 1728 году группой армяне из Польши также не пожелали остаться в русских владениях, и Верховный тайный совет дал разрешение отправить их в Карабах{862}.
Другие же командиры настойчиво просили русских войск в помощь против турок, ожидали себе «деревень» и достойного жалованья, которого, по мнению Румянцева, не заслуживали: «…токмо для единого християнства, как в указе резоны показаны, а чтоб от них пользы надеятца, то одним словом… видя их состояние, впредь надежды не имеет»{863}. Аван и Тархан-юзбаши в 1731 году жили в Баку. Левашов сообщал, что уменьшать жалованье Авана с 1200 до 1000 рублей нецелесообразно, поскольку «произойдут канфузии и зависти, и многие дакуки будут, или в противной интерес развратятца»; желающим же отъехать обратно в сагнаки он российских паспортов не дает, чтобы не беспокоить турок, и предлагает отправляться «своевольно»{864}.
Оставшийся командующим корпуса Левашов высоко ценил своих армянских агентов — разведчиков и информаторов, как и действия армянского и грузинского «шквадронов» на русской службе, но опытных и обходительных армянских купцов не жаловал. В памятной записке, оставленной в 1733 году своему преемнику в должности, генерал писал, что коммерсанты «подходы чинить умеют», но заботятся прежде всего о собственной выгоде, а не об увеличении казенных доходов: не платят положенных пошлин и провозят чужие товары. Не слишком высокого мнения он был и об обретавшихся на российской территории армянских «командирах», на которых тратилось немалое денежное и хлебное жалованье без всякой пользы; к тому же они требовали передачи им «бусурманских деревень», чего сделать было нельзя по причине возможного возмущения населения{865}.
Деятельность царя Вахтанга Левашов считал неудачной, хотя и признавал его «человеком совести доброй и к нам верным»{866}. Но, на свою беду, царь оказался лишним в сложной дипломатической игре. Все просьбы его и армянских делегаций о военной помощи были безрезультатны. Дважды (в мае и августе 1730 года) заседавшие «тайные советы» новой императрицы Анны Иоанновны вынесли однозначное решение: «Ныне им армяном с российской стороны вспоможение войсками учинить не возможно, понеже чрез то нарушен будет имеющейся у России с Портою мир». Закавказским христианам, уже прибывшим в российскую «порцию», обещалось жалованье, а оставшимся предлагалось «по-прежнему против нападений от турков твердо себя содержать»; в утешение Тархан и Аван-юзбаши получили от императрицы по собольей шубе{867}. К тому времени правительство уже приняло принципиальное решение об оставлении занятых в 1722-1723 годах территорий.
В поисках союзника
Ставя в 1726 году задачу «выхода» из «персидских дел», вице-канцлер Остерман понимал, что «вдруг оные дела бросить и оставить невозможно»: и вывозить целую армию не на чем, и оставленные прикаспийские земли будут немедленно заняты турками, что лишит Россию какого-либо влияния в Иране. А потому, писал он, «потребно будет в том поступать градусами и исподоволь, смотря по конъюнктурам, сие намерение в действо и совершенство привесть». Однако передать обременительные завоевания можно было только Ирану — в случае, если в нем появится «какой основательный владетель».
Единственным претендентом на эту роль представлялся легитимный представитель династии Сефевидов Тахмасп, «ибо с Ешрефом коммуникации не имеется и он от турков уже неприятелем объявлен». Наследник был настолько же упрям, насколько слаб и ненадежен; но, по мнению Остермана, «главнейшее дело как для России самой, так и для обхождения российского с турками, ныне в том состоит, чтоб какими ни есть образы и способы шаха к принятию того с турками заключенного трактата склонить», в чем и должна была состоять «комиссия» грузинского «принца», то есть Вахтанга VI.
Предложения вице-канцлера были приняты, и 31 марта императрица утвердила мнение Совета о том, как «по малу из тех персидских дел выйти». Но еще раньше, 5 ноября 1725 года, собравшиеся министры, утвердили инструкцию Семену Аврамову. «Ориентальных дел секретарю» предписывалось вновь ехать к Тахмаспу и уговаривать его ратифицировать договор 1723 года. Молодому принцу опять надо было объяснять: император Петр I вступил в иранские владения только для того, чтобы они «в руки тех бунтовщиков не впали»; договор же с турками был заключен для «препятствования всеконечного опровержения персицкого государства», поскольку султан признал Тахмаспа законным правителем, а наличие договора не допускает дальнейших турецких «прогрессов». Если шах утвердит Петербургский договор, Россия готова выступить посредником на переговорах с Турцией и предоставить военную помощь против «бунтовщиков». Если же он имеет неблагоразумие отказаться, то надлежит ему напомнить, что соседняя империя может подумать и «об уставлении другого правительства в Персии». Аврамову были вручены грамота к шаху (с «дружеским требованием» признать договоры 1723-724 годов) и задержанное за два года жалованье в размере 577 рублей 15 копеек{868}.
Остававшийся за начальника в Гиляне В.Я. Левашов был предупрежден о необходимости срочной отправки к шаху Аврамова и сопровождавшего его грузинского князя Амилахора из свиты Вахтанга VI. На месте ситуация была более тревожной, чем виделась из Петербурга: турки не намерены были прекращать свои «прогрессы». К тому же среди завоевателей-афганцев вспыхнул конфликт: в результате заговора в апреле 1725 года Махмуд был убит своим двоюродным братом Эшрефом. Турки продолжили наступление на западе Ирана: после неудачной осады Тебриза в феврале 1725 года они все же взяли город в июле, в декабре пал Ардебиль, а в начале следующего года турецкие отряды появились в российской «порции» — Астаринской провинции, где были поначалу «по однозаконству приятно приняты»{869}.
