Сообщая о торжествах, командующий не забыл напомнить начальству, что реальная власть в Иране теперь принадлежит не пребывающему в «превеликом пьянстве» шаху, а «наместнику государственному» Надиру или Тахмасп Кули-хану. Он уже объявил туркам войну, и именно его «народ персицкий» желает видеть государем. Скоро Надир им и стал, а пока обещал «все персицкие провинции от неприятелей очистить». Но именно такой человек нужен для войны, а посему, по мнению Левашова, его и надо было «обнадежить».

В России 29 мая 1732 года по случаю мира был обнародован царский манифест, разъяснявший подданным, что в свое время Петр I «принужден был с войском своим в Персию вступить», чтобы спасти ее от «возмутителей»; теперь же, когда «замешания успокоены», а «шах Тахмасп нашим доброжелательным старанием на престоле своем утвердился», русские войска покидают провинции, которые вынуждены были «не без великого убытку и тягости содержать»^{948}. Теперь русским осталось «сдать» Гилян.

14 июня 1732 года морем отбыл на родину Шафиров — он уже давно жаловался на опухшие ноги, на то, что сделался «в здешнем тяжком воздухе веема дряхл» и «четырежды был при смерти болен». Однако перед отъездом барон явно решил досадить своему коллеге — доложил, что Левашов постоянно отвергал его советы и уходить из Решта не хочет «знатно для какой корысти», а потому во главе корпуса желательно поставить нового «главного командира». Тем не менее оба, не сговариваясь, предложили в случае новой и неминуемой ирано-турецкой войны взять Шемаху и «всю знатную Ширванскую провинцию, тако ж и Малой Армении, что ныне сайгаками называется», с помощью местных армян, даже если шах и не будет просить поддержки. Шафиров предполагал, что Надир может «веема шаха лишить короны», но усматривал из переворота скорее пользу «высоким интересам» своей государыни^{949}.

За свои труды Павел Петрович был вознагражден: именным указом императрицы от 6 июля 1732 года Сенату было повелено выдать ему за заслуги «в персидских делах» 15 тысяч рублей^{950}. Кажется, это был единственный платеж, последовавший после договора с шахом. В интерпретации армянского современника событий и историка Абраама Ереванци, «Москов» был готов вернуть шаху Гилян, «если все те расходы, какие ради него учинены, ты возместишь и, помимо того, дополнительно еще заплатишь проценты за каждый год по 80 000 туманов». Шах якобы согласился; но когда покинувшие Гилян простодушные русские потребовали по договору денег, новый правитель Ирана Надир заявил их «великому послу»: шах «был человек глупый, занятый лишь мыслью о вине… знай же, что мы ничего не дадим тебе»^{951}.

Левашову же еще предстояла долгая служба. 15 июня командующий двинулся на Кескер; в его «квартире» в Реште расположился Мирза Ибрагим. Одновременно выводились гарнизоны Лашемадана, Булгуса, Новой крепости, Кесмы, не нанося обывателям «ни малого озлобления и никаких обид», что, по свидетельству генерала, вызывало у местных жителей «великое удивление». Едва ли служивые горевали, покидая заморскую землю, ведь только за январь — март 1732 года в Гиляне умерло 1476 солдат и офицеров^{952}. Построенные укрепления «разорялись»; ослабевших и больных солдат, как и полковые «тягости», отправляли на судах в Баку; здоровые во главе с командующим отступали вдоль берега. 22 августа Левашов с войсками переправился через Куру. Вскоре он был уже в Баку, откуда рапортовал, что готов сдать командование генерал-лейтенанту Лефорту, а пока отправляет в Россию более ненужные на Кавказе полки.

Оставшиеся части генерал переименовал по просьбе персидского посла, который «якобы по дружбе спрашивать велел, многие де российские бывшие в Персии полки и до ныне званиями персидских провинций именуются, которые де провинции по трактату по Куру реку в персидской стороне оставлены и по званию де тех полков не имеется ли с российской стороны в персидские провинции, в Гилян и в прочие места, вновь ко вступлению намерения». Посла успокоили, а полки, «чтоб шах персидской и по легкомыслию вся Персия в том не сомневалися и не конфузилися», получили новые имена: Астаринский полк стал теперь называться Низовским, Кергеруцкий — Сальянским, Ленкоранский — Нашебургским, Ранокуцкий — Кабардинским, Аджеруцкий — Навагинским, Рященский — Каспийским, Астрабадский — Апшеронским, Мизандронский — Ставропольским, Зинзилийский — Аграханским, а Кескерский — Кавказским^{953}.

В октябре Левашова ожидало неприятное объяснение с прибывшим в Баку представителем Надира Мирзой Мухаммед Казымом, который требовал оставить всех находившихся у русских «в услужении» иранских подданных и предоставить обещанную помощь против турок. Левашов же ничего подобного не обещал — это сделал в письме полководцу Шафиров, о чем командующий и доложил в Петербург. Амбиции же персов росли в соответствии с успехами Тахмасп Кули-хана; на базарах Шемахи и Баку разглашались народные «эхи» о его победах и возвышении. Как сообщал в свих донесениях Шафиров, весной 1732 года Надир заставил шаха объявить его «во всей Персии полномочным векилем» и завладел шахской печатью.

Отправившийся по заданию Левашова в лагерь Надира под Гератом мулла Хасан Алей был принят ласково; на сей раз хозяин не изрыгал угроз в адрес подданных царя, хотя интересовался налоговыми сборами в Гиляне и спрашивал, почему русские «в неволю людей берут». Грозный полководец полюбопытствовал, не овладел ли его коллега Левашов персидским языком (ответ был отрицательным), и клятвенно уверял посланца, что не имеет никаких «намерений к суверенству»^{954}.

Между тем его беспробудно веселившийся «суверен» доживал в этом качестве последние месяцы. Временами его охватывала тревога: летом 1732 года Тахмасп II сообщил турецким властям, что Надир отказался ему подчиняться и вооружается против турок, и призвал османский двор общими усилиями обуздать «возмутителя спокойствия». Однако турецкое правительство такой дипломатии не поверило, полагая, что шах ведет двойную игру, чтобы в случае неудачи Надира сохранить мир^{955}. Перед отъездом Левашов направил в Исфахан неутомимого Семена Аврамова в качестве официального представителя при шахском дворе; неофициально он должен был присматривать за победоносным Надиром (не «приискивает» ли тот место своего повелителя) и «побуждать» его против турок. Для выполнения столь сложной миссии посланец получил достойное содержание в три тысячи рублей в год и еще тысячу «на подъем» и обязательные собольи меха.

Прибыв в августе 1732 года в столицу возрожденной державы, Аврамов стал свидетелем окончательного падения дома Сефевидов. Армия Надира возвратилась в Исфахан, но не была допущена в город, так как шах начал опасаться своего полководца, завоевавшего огромную популярность. Тахмасп согласился принять лишь самого Надира, но обошелся с ним весьма холодно. Вернувшись в лагерь, уязвленный «раб Тахмаспа» без усилий привлек на свою сторону командиров, чтобы свергнуть неспособного к правлению и малодушного монарха.

21 августа ничего не подозревавший шах прибыл к Надиру в окружении министров. Полководец встретил его «как раб» и вскоре удалился, чтобы ему нечто «секретно объявить», после чего Тахмасп II был арестован и посажен под караул, как провинившийся слуга. Наутро Тахмасп Кули-хан объявил, что бывший шах есть «пребезмерно пьяница беспутной и никуды не годной», и продемонстрировал публике вдребезги пьяного государя, которого сам же напоил. Но, продолжил «азиатской герой», к счастью, у шаха имеется законный наследник, а он, Надир, по-прежнему будет векилем. Переворот не вызвал осуждения — народ был «весьма склонен» к победителю и сомневался в достоинствах «фамилии сафавинской».